Первенцы - Дарья Чернышова

не то чего-то и вовсе неизвестного. Хотя будь это даже вареный репей, который в детстве приходилось жевать через силу, Итка съела бы его с удовольствием.

Марко подвинул к столу большой ящик и сел напротив, сняв с полки полный кувшин воды. Итка поднесла ложку ко рту, но сердце неожиданно замерло от беспокойства.

«Мы выкурим Ройду из его лесной норы».

– Они знают про это место, – затараторила Итка, – нужно…

– Позже, – перебил Марко и указал на миску рукой, уродуемой чересчур короткими ногтями. – Сначала поешь.

– А ты?

Он повел плечом.

– В этом доме все рассчитано на единственного жильца.

За едой Итка несколько раз перекладывала на коленях тяжелый сверток. Отчего-то она не решалась положить его рядом с собой на скамью. Марко замечал эти неловкие движения, но не вмешивался, пока Итка не оставила ложку в миске, чтобы устроиться поудобнее.

– Что там такое?

– Это… Я привезла это тебе, – запнувшись на вдохе, ответила Итка и собиралась продолжить: «В знак чего? Доброй воли – чьей? Примирения – с кем? Любви?..»

Марко не протянул руку, чтобы взять сверток, ждал, пока она предложит сама. Итка молча развернула ткань и положила на стол.

Марко посмотрел на булаву так, будто Итка должна на этот счет объясниться. Потом молча пришел к некоему заключению и едва ли не ласково коснулся деревянной рукояти. Итка вспомнила, как в оружейной впервые взяла булаву и подумала: «Этим сражаются? Она ведь такая тяжелая, что с ней только топиться».

– Ты, наверное, совсем не так себе это представляла, – вдруг произнес Марко со странным движением в голосе. – И я тоже.

«Я никак себе это не представляла, – не ответила ему Итка. – Я пыталась выжить».

– Откуда ты знал, что я тебя найду?

– Не знал. – Он покачал головой. – Надеялся. Мне всегда было сложно выражать чувства, но я очень рад тебя видеть, Итка.

Остро защипало в горле – только сейчас Марко назвал ее по имени.

– Я тоже рада, – не слишком уверенно сказала она. – Хотя раньше мне хотелось плюнуть тебе в лицо.

Он удивился.

– Всего лишь? Ты не кровожадна. Наверное, это в тебе от Ветты. – При этих словах Марко мельком взглянул ей в глаза. – Ты должна кое-что знать. Тогда я уехал, потому что не мог…

– Я это знаю, – вмешалась она, чтобы он больше не видел нужды оправдываться. – Она хотела, чтобы ты оставил дядьку в живых. – Теперь, видя Марко прямо перед собой, Итка с трудом хваталась за одну из десятков мыслей. Слишком много накопилось вопросов, на которые она не надеялась получить ответы. Итка прекратила попытки их сортировать и выпалила первое, что пришло в голову: – Расскажи мне, ты любил маму? По-настоящему?

Марко опустил взгляд. Давно не стриженные седые волосы легли бледной тенью на обветренное лицо. «У Куницы никто не лжет», – отозвалось из прошлого болью и горечью. «Как бывает досадно, – сказал как-то на трезвую голову дядька, – что мы, моя девочка, те, кто мы есть».

– Ветта, – начал Марко размеренно и осторожно, как будто ступал по тонкому льду, – была моим безмятежным сном. Но она умерла, и я проснулся. Тогда я понял, отчего мне не по себе в родных стенах, среди батраков и в заботах об урожае. Я должен был вернуться обратно в Хаггеду. На войну.

Итка ожидала другого ответа. «Те, кто мы есть», – напомнил дядька Войцех.

Они молчали, не поднимая глаз друг на друга – чужие, незнакомые люди одного имени, одной крови. Итка погладила мех на воротнике и у самой шеи сжала ладонь в кулак, выдергивая рыжие волоски: она проделала очень долгий путь, чтобы этот разговор состоялся. Расправив плечи, спросила:

– Что было в Хаггеде?

– Там было все, – расплывчато ответил Марко. – Бруно не рассказывал тебе, как спас мою жизнь? Раньше он любил кичиться своими подвигами.

– В тот раз он был на удивление краток.

– Тогда слушай.

Его голос слегка изменился, став глубже и тише. Итка смотрела не отрываясь, как маленький Еник на старика, который рассказывал страшную сказку.

Только это совсем не сказка.

Погода портится. Он, промокший до нитки, все равно сохраняет бодрый настрой: что в этом мире может его огорчить? Он молод, силен, говорят еще, будто недурен собой – и не так давно заслужил настоящее почетное прозвище. «Господин Марко, – обращается к нему теперь солдатня, – Крушитель Черепов».

Из тех, кто приехал в Хаггеду с ним, остались уже немногие, но каждый из них умудряется задираться за десятерых. Все они здесь, рядом, злые и продрогшие, но гордые и нацеленные на победу. «Не берите в голову, господин, – выражает поддержку Ристек, преданный оруженосец. – Этот сыч каждый раз обсирается, увидев боевую колесницу».

Марко и не думает больше о недавней ссоре со стариком – он уже высказал брату владыки все, что хотел. Теперь нужно выполнить, наконец, приказ, который отдали, чтобы на время убрать Марко с глаз долой, и вернуться туда, где ему самое место – на передовую, в грязь, пот и кровь.

Война – его ремесло; он знает ее законы, чувствует в собственных легких ее тяжелое, смрадное дыхание. Она отвратительна и понятна, как подгнивающая в сырости книга, в которой записаны имена павших – многие из них Марко вписал туда сам одним ударом булавы. «Ведь должна же быть где-то такая книга?» – спросил Ристек после битвы на Сонном поле, окинув взглядом десятки и сотни остывших тел, которые вчера еще двигались, дышали и говорили. Этого Марко не знал, но вполне представлял себе, каким увесистым мог быть подобный том.

С того дня прошел уже целый месяц, на войне – почти что целая жизнь. За это время тут похолодало, небо налилось желчью, а дикари неожиданно осмелели. В последней стычке многие берстонцы получили ранения, и теперь Марко должен найти неподалеку место, где можно встать лагерем и разместить их в тепле. С этим несложно справиться: будь у командующего столь же хорошее чутье, не пришлось бы доказывать, что придуманный Марко способ борьбы с колесницами стоит проверки. «Я в достаточной мере восхищен вашей личной отвагой, – снисходительным тоном сообщил господин Шилга, – но вы не полководец». Марко ловит пальцами зудящую под ухом гнусь и делает людям знак подойти поближе.

Перед ними поляна на берегу неглубокой реки, усеянная разной высоты пеньками; можно подумать, здесь раньше паслась гигантская лошадь, как траву подщипавшая все деревья. Посреди поляны – будто бы заброшенный длинный дом. Марко думает: «Слишком благостно» – и подбирается к нему осторожно, с щитом у сердца, ожидая атаки в любой момент. На земле, где каждая собака может