Дженнак неуязвимый - Михаил Ахманов

сотни народов и племен, их поселения и земли, их храмы и статуи богов, если они воплощались в камне или дереве. И теперь он мог сказать, что все религии в этой половине мира сходны и различаются лишь внешней стороной, именами богов да мифами об их деяниях. Всюду, от Сайберна до Иберы и Нефати, были боги добрые и были злые, и всюду они боролись меж собой, ибо добрый бог старался защитить людей от злого. Всюду боги требовали жертв, и были те жертвы кровавыми - где человеку резали горло, где коню, а в лучшем случае, как у дейхолов, оставляли часть добычи, голову оленя или кабана. Всюду люди молились богам, торговались с ними, выпрашивая удачу, здоровье, богатство, а еще просили о погибели врагов и о бедах для соседей, а иногда и родичей. И всюду имелся человек, стоявший между людьми и богом, извлекавший из этого выгоду - жрец, шаман, колдун или предводитель племени. Этот лже-избранник утверждал, что ему известна божественная воля, а она, если сорвать нехитрые покровы, сводилась к одному: плати! Если согрешил - плати, но не душевными муками, а зерном, скотом и серебром; плати за рождение и смерть, плати за молитвы и поминание усопших, плати на строительство храма и на кормление шаманам и жрецам... Все - великий грех в религии кинара! Нечестие и поношение божественного промысла!

Ибо среди Шестерых не было богов-злодеев, и утверждали они единым голосом, что зло - лишь в природе человеческой, и надо с ним бороться добрыми деяниями, возвышаясь душой, храня свою сетанну. Не требовали Шестеро ни жертв, ни храмов, ни унижения людей пред их величием, а в песнях, которыми их почитали, были не слова, а подражание звукам природы, шелесту листьев, звону ручьев, весенней капели и птичьему щебету. Если же верующий обращался к ним на языке людей, то не было это молитвой-торговлей, молитвой-вымогательством, но лишь просьбой о совете, и обращался человек к собственной душе и совести, а боги помогали взвесить содеянное им. И никто не стоял между богами и людьми, не объявлял себя посредником и не кормился от этого; жрецы кинара хранили знания, и только.

Странная религия! - думал Дженнак. Странная по той причине, что пришла извне, и ее основатели много трудов положили, чтобы привить ее в Эйпонне. А здесь, в другой половине мира,

родились свои религии, взошли естественным путем из человеческой злобы, страха и невежества, и всходы эти - черные! Почему так? Похоже, что люди, если оставить их без помощи, не могут вообразить добрых богов, не придумав злых - а ведь это лишь отражение их собственной души, в которой бьются доброе и злое! Доброе нужно поддержать, и Шестеро это сделали - так появились Святые Книги и все вероучение кинара... Очень, очень своевременно! Но богов ли принес Оримби Мооль? Или мудрых людей, владевших мощью знания?..

Размышлял он и о том, что всякую идею можно затуманить, всякую книгу перетолковать к выгоде жадных и жестоких, и боги, очевидно, это понимали. Недаром Книга Тайн кончается словами: не извращай сказанного здесь! Но слова - это только слова... Нужны хранители устоев веры, те, кто будет на страже ее первозданной чистоты, те, кто не повернет ее к собственному благу, ибо имеет все блага, и власть, и силу, и высшую ответственность. Правители чистой крови, потомки богов - не их ли назначили в хранители? Конечно, люди есть люди, и среди светлорожденных попадались всякие - коварные змеи наподобие Фарассы, глупцы и гордецы вроде Оро’минги и стяжатели, самым известным из которых был Ах-Шират, променявший долголетие своих наследников на земли и власть. Но все же замысел Шестерых в общем и целом оправдался, думал Дженнак. Много хлопот у них было в Эйпонне, и в другое полушарие они не добрались, но это свершили их потомки - и вот кинара вытесняет прежние религии, гибнут звероподобные боги, забываются жаждавшие крови демоны, и скоро в каждом доме будут Пять Священных Книг...

Странствия в лесах располагали к этим мыслям. Лес был храмом Тайонела, а сайбернский лес - самым обширным из них, самым величественным; где еще предаваться думам о богах? Тэб-тенгри ставил ловушки, бил пушного зверя, водил на охоту мужчин, сражался с медведями и кабанами; Дженнак вспоминал и рассуждал, оценивал собственную жизнь. И с каждым днем было ему все яснее: чего-то не хватает в ней. Чего?

Он прожил с дейхолами два года и собирался уже покинуть их, но наступила весна, пришли взломщики и попросили у айрончей место на байхольском берегу. Небольшая пришла ватага - семнадцать мужчин, шесть женщин. Но среди них была Заренка.

Весной женщины брали березовый сок, и в роще за лугом она и встретилась Дженнаку - шла с тяжелыми ведрами на коромысле. Вот видение последних месяцев, подумал он, еще не заглянув в ее лицо. А когда заглянул, догадался, что в Шанхо не уйдет, а останется у Байхола на многие, многие годы.

В Месяце Молодых Листьев они сказали друг другу первые слова, в Месяце Цветов поцеловались, а в Месяце Света Тэб-тенгри явился к Прикличу, заренкиному отцу, как полагалось у россайнов. Выбирала, конечно, дочь, но отец благословлял и торговался за приданое и выкуп.

   - Отдашь мне девушку? - спросил Дженнак после приветствий и непременных возлияний.

Приклич долго чесал в бороде - а борода у него была до пояса.

Потом сказал:

   - В ватаге у меня восемь молодых парней, и все на Заренку глаз положили.

   - Не все, - молвил Дженнак. - Чет и Горшеня уже гуляют с нашими девицами.

   - Глазастый ты, - буркнул Приклич. - Ну шесть, не восемь... А все одно обидятся!

   - Как обидятся, так и утешатся, - возразил Дженнак, - у нас утешительниц много. Ты лучше подумай, что в ватаге у тебя семнадцать мужчин, а за мной - сотни три охотников. Кто из нас наибольший вождь?

Приклич подумал и согласился, что Тэб-тенгри человек достойный и родство предлагает почетное. Потолковали о приданом. Немного было добра у Заренки: две рубашки (одна - на ней), полушубок из овчины, старые сапожки да прялка. Еще Приклич давал топор - настоящий железный, большая ценность в здешних краях.

   - А выкуп какой хочешь? - спросил Дженнак.

   - А никакого, - ответил заренкин родитель. - Но не по нраву мне, что дочка, цветик мой, будет жить в халупе из шкур, что на шест вздернуты. Потому и топор даю. Бери его, парень, и сруби для Заренки дом по нашему обычаю. Сам