Лекарь в мире ЗОМБИ 5 - Сергей Леонидович Орлов

— Вирус Таламидов смешался с местной флорой и создал гибридные формы.

Изображение заполнилось кошмарным видением: огромные существа, больше похожие на ходячие деревья, чем на людей. Их тела покрывала толстая кора, из-под которой сочилась мутно-зелёная жидкость. Где-то в глубине этих монстров угадывались человеческие черты — глаза, конечности, фрагменты лиц — словно люди были поглощены и переварены этими чудовищами, но не до конца.

— Твою мать, — пробормотал я, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. — Это…

— Нам даже пришлось вмешаться, чтобы сдержать их распространение, — кивнула Ксалфа. — Но ситуация остаётся… проблематичной.

Проекция сместилась к Австралии, которая светилась зловещим багрово-красным.

— Полигон Эмпатикус, — продолжила Ксалфа. — Здесь тестируется полное подавление сострадания при сохранении рационального мышления.

Я застыл, глядя на голограмму. Картины сменяли друг друга, показывая разные аспекты жизни поселения.

На центральной площади проходило что-то вроде суда. Молодая женщина, истощённая и окровавленная, стояла перед советом из трёх человек. Один из них говорил на английском, но странным образом я понимал каждое слово — Ксалфа, должно быть, как-то транслировала мне перевод. Женщину обвиняли в том, что её ресурсный вклад в общину оказался ниже затрат на её трехмесячное содержание. Без ненависти, без гнева, её приговорили к изгнанию. Просто открыли ворота и вытолкнули безоружную в кишащий мертвецами мир. Никто даже не попытался за нее заступиться.

Другая сцена: семья за ужином. Отец спокойно сообщал детям, что их мать не вернулась с вылазки и объективно шансы на её возвращение стремятся к нулю. Поэтому он уже договорился о новом партнёрстве с женщиной из соседнего блока. Дети кивали, продолжая есть. Ни слёз, ни вопросов.

Ещё кадр: группа подростков проходила что-то вроде инициации. Их поставили в круг и заставили драться друг с другом. Не до смерти — но до полной неспособности сопротивляться. Они атаковали друг друга без злости, без азарта — просто как шахматисты, рассчитывающие ходы на несколько вперёд.

— Они перестроили всё общество на принципах абсолютной рациональности, — пояснила Ксалфа. — Детей с малых лет оценивают по потенциальной полезности. Стариков, чей вклад меньше потребления, не содержат. Половые связи регулируются исключительно с точки зрения генетического разнообразия.

Новая сцена: врач сообщал молодой паре, что их новорождённый ребёнок имеет врождённый дефект. Без колебаний, без слёз родители кивнули, когда врач забрал младенца. Они уже обсуждали дату следующей попытки зачатия.

— Их язык тоже изменился, — Ксалфа включила звук. — Слушай.

Я услышал разговор двух мужчин. Они обсуждали план зачистки территории от мертвецов, но их речь звучала странно. Никаких эмоциональных восклицаний, метафор, шуток. Только факты, цифры, вероятности. Язык, лишённый всего человеческого.

— Даже дети в этом обществе адаптированы, — продолжила Ксалфа.

На экране группа детей лет десяти тренировалась с ножами. Один из них порезался — достаточно глубоко, чтобы кровь хлынула на пол. Ни слёз, ни паники. Мальчик просто зажал рану и продолжил упражнение.

— И знаешь, что самое интересное? — Ксалфа развернула перед нами детализированную статистику, висящую в воздухе. Графики, диаграммы и числа, от которых перехватывало дыхание. — Их выживаемость в 2,7 раза выше, чем в любом другом поселении на планете. Посмотри на эти цифры: смертность при вылазках — 3%, потребление ресурсов на человека — минимальное, производительность — максимальная. У них нет депрессии, нет паники, нет иррациональных самоубийств. Никто не идёт на бессмысленный героизм, никто не жертвует собой ради других, никто не тратит драгоценное время на слёзы и горе.

Она провела рукой по воздуху, и появилась проекция будущего: через пять лет, десять, пятьдесят. Обычные человеческие поселения медленно угасали, а эти — разрастались, колонизировали новые территории, восстанавливали технологии.

— Расчёты неумолимы, — продолжила Ксалфа с каким-то холодным восхищением. — То, что вы так цените — любовь, сострадание, сопереживание — всё это роскошь, непозволительная в условиях выживания вида.

Я всматривался в диаграммы, плавающие в воздухе, но, честно говоря, не понимал и половины отображаемых данных. Символы, графики, обозначения — всё выглядело чуждым, нечеловеческим.

Ксалфа проследила за моим взглядом и внезапно поморщилась, словно заметила что-то неприятное.

— Впрочем, не всё так идеально в этом эксперименте, — она указала на один из графиков с резко падающей красной линией. — Вот главная проблема Эмпатикуса. Они рациональны, организованы, но псионические способности у них развиваются крайне слабо.

— Почему? — я заинтересовался, вспомнив, как сильно моя ярость усиливала Поглощение.

— Действие Сафара — а именно он даёт людям псионические способности — сильно завязано на эмоциональном фоне носителя, — пояснила Ксалфа. — Мы обнаружили, что без эмоционального триггера псионические способности развиваются медленнее и остаются значительно слабее.

— То есть, нужны сильные чувства? — я невольно вспомнил, как пульсировала тёмная энергия, когда меня охватывала ярость или страх.

— Именно, — кивнула она. — Любовь, ненависть, страх, отчаяние — все эти эмоции как катализатор для псионических способностей. Без них… — она сделала неопределённый жест. — Псионики Эмпатикуса технически достигают высоких уровней, но их реальная мощность в бою оставляет желать лучшего. Они… эффективны, но не впечатляющи. Поэтому эксперимент, скорее всего, будет признан неудовлетворительным, несмотря на высокую выживаемость.

— Они просто перестали быть людьми, — я не мог скрыть отвращения и странного страха, поднимающегося изнутри. — Там, в Австралии… это уже не мы, а что-то другое… что просто носит человеческую оболочку.

— Я бы не была так категорична, — возразила Ксалфа. — Они эволюционировали и перешли некоторую грань. Но эволюция — сложный процесс, и иногда приходится жертвовать одними качествами ради других. В перспективе ста лет планомерного развития менно эта модификация человека могла бы стать доминирующей на планете.

— Почему только «могла бы»? — я поймал её взгляд. — У них же есть сто лет на развитие, как ты сказала. Разве этого недостаточно? Со временем они могут найти способ компенсировать недостаток эмоций.

На долю секунды что-то промелькнуло в её глазах — странная тревога или беспокойство, но тут же исчезло.

— У нас нет ста лет, — сказала она тихо, почти себе под нос, а затем, словно спохватившись, добавила громче: — Результаты нужны в гораздо более сжатые сроки. График эксперимента… жёсткий.

— Почему нет ста лет? — я схватился за эту странность. — К чему вы готовитесь?

Ксалфа отвернулась, буквально стирая голограмму Австралии взмахом руки.

— Мы отклонились от темы, — её голос снова стал холодным и отстранённым. — Тебе не нужно знать детали долгосрочного планирования. Сосредоточься только