Дорога к фронту - Андрей Львович Ливадный

прилег на тюфяк, и вскоре непомерная усталость взяла свое. Хотя бы высплюсь…

…

Разбудил меня металлический лязг засова и скрип двери.

— Скворцов, на выход!

Спросонья еще плохо соображаю. Кое-как протер глаза. За окном темно. Не поймешь вечер или уже наступила ночь?

— Пошевеливайся! — прикрикнул конвоир.

Меня провели в кабинет. Окна тут плотно зашторены. Настольная лампа с абажуром тлеет вполнакала, почти не дает света, оставляя глубокие тени по углам. Знакомый майор выглядит мрачным. Сидит, постукивая карандашом по картонной папке с надписью «Дело».

— Присаживайся, Скворцов. Что можешь сказать об Иверзеве? — неожиданно спросил майор.

По-прежнему чувствую себя плохо. Ощущается температура, но с мыслями собрался. Подсознательно подметил, ни звания, ни занимаемой должности не названо. Опять проверка?

— Старший лейтенант Иверзев был начальником штаба нашей отдельной эскадрильи, сформированной по приказу сверху. Чей конкретно был приказ, в точности не знаю. Мне не докладывали.

— Что ты можешь о нем сказать? — повторил вопрос майор.

— Иверзев планировал вылеты. Организовывал оборону аэродрома непосредственно под угрозой прорыва немцев, — отвечаю максимально сдержанно.

— При каких обстоятельствах ты видел его в последний раз?

— Когда немецкие танки вышли к взлетной полосе. Потом меня контузило.

— Опознать его сможешь?

— Конечно.

— Введите!

В кабинет втолкнули Иверзева. Старший лейтенант выглядит измотанным. Лицо в пороховой копоти. Под глазами черные мешки. Левая рука перевязана.

— Вот вышел к нам без документов. Утверждает, что летчик.

— Так и есть. Это мой начальник штаба, старший лейтенант Иверзев.

— И что же мне с вами, летунами делать⁈ — непонятно по какой причине сорвался майор.

— Да я ведь уже говорил: снимите трубку, позвоните. Вам же проще.

— Чем же мне будет проще?

— Так проблем меньше. Не надо будет дальше с нами возиться.

Майор задумался. Тяжело ему тут в комендатуре. Без иронии. Поди пойми, кому из окруженцев можно верить, а кому нет.

— В общем так. Ждите. Повезло вам. Приказ у меня, — летчиков с боевым опытом по возможности возвращать в строй. Сейчас капитан Земцов подъедет, окончательно разберемся.

Нас вывели в коридор.

Иверзев шумно выдохнул, поморщился.

— Спасибо, Скворцов. Думал сейчас выведут и к стенке поставят.

— Да, ладно, Прохор Иванович. Рад, что ты жив и к своим выбрался, — ответил я.

Хочу в небо. Бить фашистов. Все остальное сейчас не имеет значения.

* * *

В расположение эскадрильи мы прибыли только под утро. По дороге завезли Иверзева в госпиталь. На самом деле его ранение в руку оказалось вовсе не пустячным.

Вопреки моим ожиданиям нашим конечным пунктом оказался не аэродром Ржева, а грунтовая взлетно-посадочная полоса, оборудованная за чертой города.

— Довоенный аэродром постоянно бомбят, — ответил на мой вопрос Земцов. — Немцы повадились блокировать его с раннего утра. Не дают взлететь. Пришлось рассредоточиваться. На старом летном поле сооружаем макеты, а расчеты нескольких зениток постоянно перемещаем, — добавил он. — Взлетаем по приказу, — горючего мало. В основном эскадрилью поднимают на перехват бомбардировщиков, но чаще всего мы опаздываем, — продолжил вводить меня в курс дела капитан. — Имей ввиду, начальства тут полно. Так что особо не умничай. Наши соседи — вторая эскадрилья 34-го ИАП ПВО[5]. Непосредственно за боевую работу авиации на нашем участке фронта отвечает майор Ковалев. Он принял командование сводной авиагруппой. Советую ему не перечить.

— Понял.

— Тогда иди завтракай и принимай машину.

Погода стоит осенняя. С утра зябко, но солнце все еще пригревает. Затяжные дожди пока не начались, значит вылетов предстоит много.

Самолеты — четыре «МиГа» и три «И-16» замаскированы под деревьями. Невдалеке видны дома. Что за деревенька не спросил, потом посмотрю по карте.

Полевая кухня и навес, под которым оборудована столовая, разместились в березовой рощице. Пока не облетела листва наше месторасположение трудно обнаружить с воздуха. Взлетно-посадочная полоса по сути является выровненным и расширенным участком проселка.

— Андрюха! — от палаток расположения ко мне бежит Илья.

Я крепко его обнял.

— Здорово, бродяга! — Потапыч тоже тут. — Отощал ты.

— А где Иван с Николаем?

— Готовность номер один. Слышишь разрывы? «Сто десятые» опять старый аэродром штурмуют, значит вскоре будет крупный налет.

Действительно издалека доносится рокот.

— А почему «сто десятых» никто не встречает? — спросил я.

— Так приказа нет, — ответил старшина. — Появятся они или нет, с раннего утра непонятно, а теперь взлетать уже поздно, только себя обнаружишь, — добавил он.

Мы уселись завтракать. Ильюха выглядит осунувшимся, измотанным, и я спросил:

— В чем дело?

Он смотрит в тарелку.

— Ильюх, ну выкладывай, в чем дело?

Потапыч, быстро поел и хлопнул меня по плечу:

— Жду у самолета.

— Сейчас буду.

Захаров тем временем проглотил только пару ложек каши, от силы. Не нравится мне его настрой.

Поняв, что я не отстану, Илья тихо произнес:

— Не получается у меня ничего. Немцев тьма, Андрюха. По четыре-пять вылетов в сутки делаем. А я сбить никого не могу. «МиГ» в маневрах ведет себя как бревно…

Вполне его понимаю.

В чем была главная проблема ребят, встретивших фашистов в летнем небе сорок первого года? Отчаяния, ненависти к врагу и храбрости им было не занимать. Шли на тараны, разве к этому факту можно что-то добавить?

Лишь теперь я начал осознавать весь трагизм сложившейся ситуации, вспоминая себя в самом начале карьеры виртуального пилота. Что я вообще мог? Понимал ли машину? Чувствовал ли ее, как сейчас?

Нет, нет и нет. Сотни летных часов потребовались мне, чтобы при виде врага прекратить рвать ручку на себя, в тщетных попытках довернуть на цель и непременно выстрелить. Это не приводит ни к чему, кроме потери скорости и как следствие — сваливания, а затем и срыва в штопор. Сколько я потерпел аварий, сколько раз был сбит, прежде чем хоть чему-то научился?

Для полной ясности приведу самый простой пример. Очень часто на посадке в конце пробега «МиГ» (лично у меня) вдруг становился неуправляем. Его резко закручивало влево, зачастую отрывая закрылки, а то и рули высоты. Я нигде не мог найти внятного пояснения, почему так происходит? Работа рулем направления не помогала удержать самолет, избежав аварии. И только множество посадок позволили мне понять в чем дело. Оказывается, когда скорость на пробеге снижается до ста километров в час, нужно просто добавить газ, немного увеличив обороты двигателя, и тогда машина вновь начинает слушаться рулей.

Но у Ильи нет возможности идти путем проб и ошибок, ибо большинство из них фатальны. Именно из-за этого жизнь молодых ребят летом сорок первого зачастую сводилась к одному-двум фронтовым вылетам.

— Ильюх, ответь честно, как ты атакуешь?

— В смысле? — он вскинул взгляд. — Увидел фашистов, доворачиваю на них, сначала иду в лоб, стреляю, потом делаю