Никита Аверин - Крым-2. Остров Головорезов

— К ней, а к кому же. Она в штреках смерти, — Иванов произ­нес название и нервно заозирался. — Не любит публичность. Пока доберешься — проголодаешься. Атаманша, как я говорил, людей не любит. А Барин, напротив, очень любит. Почти как болтушка. Забалтывает насмерть. Поэтому любящая дочь его и держит в Штреках.

— Название нехорошее — Штреки смерти...

— Это чтобы люди боялись.

— Как болтушек? — не сдержалась Бандеролька.

Они как раз свернули с главной тропы в какой-то темный штрек, Иванов тут же зажужжал новым фонариком. Бандеролька же вос­пользовалась обычной «зеркалкой» — консервной банкой, надре­занной с одной стороны, со свечой внутри. По опыту она знала, что обитатели пещер обожают рассказывать страшные истории. Ко­нечно же, Иванов не упустил случая напугать пришлых.

—  Болтушки — страшные существа. Во-первых, они бессмерт­ные. Не, серьезно. Если кого поймают, начинают рассказывать о Сталине. Вот ты знаешь, кто такой Сталин? А я знаю, один раз еле от болтушки ушел.

—  Они разумные?

—  Не думаю. Повторяют одно и то же по сто раз, как будто заело. Про Сталина, значит, своего. Это был такой вождь в дои­сторические времена. И вот вроде, ничего болтушка не делает, только держит и говорит. Но люди не выдерживают, мозги-то не резиновые, идиотом стать можно. Так что увидишь — не здоро­вайся, беги.

—  А как они выглядят-то?

—  Как бабки.

—  В смысле?

—  Как древние бабки в синих халатах. Говорят, они тут то ли уборщицами были, еще во времена музея, то ли билетершами. А потом приключилась Катастрофа, и они мутировали. И никак не перемрут. Одно хорошо: территориальные. Где одна водится, там другие не ходят. И медленные, удрать можно, если уши вовремя заткнешь.

Телеграф не удержался — хмыкнул недоверчиво. Бандеролька только головой покачала. Разное, конечно, существовало в подзе­мельях, но бессмертные бабки? Нет, вряд ли. Очередная страшил­ка, легенда для новеньких, чтобы не совались, куда не след.

Штрек изогнулся и раздвоился. Иванов помедлил секунд пят­надцать — и это напугало Бандерольку больше легенды о болтуш­ках. Кажется, не так хорошо здесь проводник ориентируется. За­метив испуг спутников, Иванов поспешил объясниться:

— Редко здесь хожу, этот путь и на карту-то не нанесен, чтобы Баринаи Пееву не тревожили. Но вы не волнуйтесь, я дорогу най­ду. Дальше каменоломен не заблудимся.

Звучало не слишком обнадеживающе.

Этот коридор был совсем узким — еле-еле протискивался пле­чистый Телеграф. И довольно низким — даже Бандерольке перио­дически приходилось пригибаться. Потолок не производил впе­чатления надежного: над головой нависали плиты, готовые вот-вот обвалиться, желтоватые, белые, зеленые... Под ногами — каменное крошево. Приходилось одновременно смотреть и вверх, и вниз, чтобы не упасть и не задеть какой-нибудь «висяк».

Иванов двигался сноровисто, убегал вперед, ждал Бандерольку и Телеграфа. Они шли гораздо медленнее, осторожно. Кажется, над головой похрустывало и поскрипывало.

Снова свернули, пришлось перебраться через завал. Иванов встревожено зыркал по сторонам, Бандеролька нервничала. Ката­строфа загнала в подземелья огромное количество людей, процен­тов восемьдесят населения, наверное. И все-таки человеку плохо без простора и свежего воздуха, без солнца и воды: начинает мере­щиться всякое.

Бандерольке, например, уже несколько минут казалось, что не­подалеку кто-то бормочет, тянет и тянет старческую скороговорку про «а вот в наше время» и «проститутки и наркоманы». И нудит, и нудит, и гундосит, и гундосит. Сначала не замечаешь, а потом дей­ствует, как комар: вроде, и не кусает пока что, но лучше бы уже крови напился и заткнулся. Да что угодно, лишь бы заткнулся, не нудел, а то мозги закипают. И уже ничего, кроме этого звука, не слышишь, не замечаешь.

Поймав себя на том, что злится, Бандеролька остановилась.

—  Вы ничего не слышите?

Телеграф с раздражением мотнул головой, Иванов же напрягся:

—  Кажется...

—  Да вы прислушайтесь!

—  Водокап, — постановил Иванов. — Пойдем, заодно и попьем. Вода чистая, через много метров известняка фильтруется.

Водокап действительно вскоре обнаружился: система пласти­ковых стоков и труб, по которым сочилась, накапливаясь в старой эмалированной ванной, вода. Прозрачная и холодная, подернутая тонкой известняковой пленкой. Но капанье воды не было тем зву­ком, который раздражал Бандерольку — тот будто бы немного от­далился или скрылся за поворотом, но никуда не делся.

Может быть, подземные осы? Но откуда бы взяться насекомым на такой глубине? Должно быть, давящая тишина пещеры так дей­ствует — мозг обманывает сам себя, придумывает несуществую­щие раздражители.

—  А чем вы питаетесь? — напившись, спросила Бандеролька, только чтобы заглушить бормотание.

—  Грибами питаемся и кротятиной. Кротов разводим. Ну и то­пинамбур тоже выращиваем для витаминов. А то, говорят, пока не додумались, были случаи цинги.

Навязчивый звук не прекращался.

—  Вы точно ничего не слышите?

Телеграф попытался подать знак: покрутил пальцем у виска и сделал жест, будто сам себя душит. Кажется, он слышал.

Иванов покрутил головой и побледнел — даже в тусклом свете фонарика было видно.

—  Болтушка, — прошептал он. — Ох, попали. Все, теперь — толь­ко драпать. Понять бы еще, откуда подкрадывается.

Бандеролька почувствовала себя голой: оружие она оставила в камере хранения вместе со всем радиоактивным и дезактивации не подлежащим. Респиратор, кстати, пришлось оставить там же, и те­перь Бандеролька закрывала лицо арафаткой, как и Телеграф, грим которого смылся под душем.

Иванов-то их в лицо не знал, а вот атаманша — знала.

Впрочем, кажется, атаманша не была самой большой пробле­мой на данный момент. Они поспешили прочь от водокапа, но звук не отдалился, напротив, заполнил весь коридор, совсем низкий, пришлось идти, согнувшись. Нудели стены, стенал потолок, по­кряхтывал пол, и воздух дрожал от ненависти ко всем моложе се­мидесяти лет.

В конце концов, неуважительно было бы просто убежать. По­жилым людям тяжело, у них вечный дефицит общения, их игнори­руют, не замечают. А обязаны замечать! Ведь не было бы нынеш­ней беспокойной молодежи, если бы не старшее поколение.

«Стоп, — подумала Бандеролька, — это как с феодосийскими котами, не мои мысли, просто эмоции от нудежа. Что ж за болтуш­ки такие?»

— В шкуродер, — скомандовал Иванов и принялся протиски­ваться в дырку в стене.

Бандерольку передернуло. Каменная кишка была очень и очень узкой — верткий Иванов туда пролезал, а вот Телеграфу могло прийтись туго. Пока она размышляла, Телеграф схватил ее за шкирку, встряхнул и прорычал еле слышно:

— Ты — следующая.

— Вперед! — донеслось из дырки. — Здесь по прямой, не бойтесь.

Пришлось послушаться. Бандеролька загасила свечу — все рав­но не удержишь, и нырнула в шкуродер.

Стало очень тесно и очень страшно.

Камень сдавил Бандерольку со всех сторон: здесь приходилось ползти по-пластунски, цепляясь коленями и локтями и рискуя приложиться макушкой о потолок. Дыхание стало громким, и, ка­жется, воздуха стало меньше. Впереди мерцал огонек: это Иванов, выбравшись, подсвечивал путь, чтобы ползущие следом не пуга­лись. Заблудиться было нереально: прямой коридорчик, недлин­ный, метров в пятнадцать-двадцать.

Но хоть голоса болтушек заглохли.

Бандеролька, однако, не могла заставить себя пошевелиться. Будто уже съели и переваривают, будто лежишь в могиле, и жизнь закончена.

Мигал фонарик.

Она приказала себе ползти: пусть руки и ноги как чужие, пусть каждое движение дается через силу, надо вперед. Обязательно надо. Глупо получится, если сейчас Телеграф начнет подталкивать в задницу.

Бандеролька заработала конечностями, пребольно царапнулась животом о выступ и вывалилась из шкуродера в небольшой зал. где сидел Иванов и ждал ее.

Тут же вернулся звук болтушек.

Кажется, он стал даже ближе.

Телеграф пролез шустро, Бандерольке показалось, что гораздо быстрее ее. Высунулся по пояс из норы, прислушался. Видно было — его разрывает, так хочется что-то сказать, но пока что стои­ло поддерживать реноме. Бандеролька отрицательно покачала го­ловой. Телеграф нахмурился, выпростал руки и повторил жест, будто его кто-то душит.

—  Длинный Рубль хочет что-то сказать, — заметил Иванов.

—  Папа, ты слышишь болтушек? — осведомилась Бандеролька.

Телеграф энергично закивал.

К бубнежу, уже вполне различимому — понятно было, что это слова, но разобрать удавалось лишь отдельные: «в наше время», «неблагодарные», «при Сталине» — прибавилось энергичное шар­канье. Бандеролька прям видела стоптанные тапки, шелестящие по камням. Тяжело, наверное, дряхлой бабке карабкаться по за­валам.