Тяжёлая реальность-2. Клетка - Хайдарали Мирзоевич Усманов

к холодному металлу, и в темноте клетки, в полусонном сражении, почувствовав то, как план садится по местам, как черновой набросок становится картой. Из старых программных привычек пришло последнее правило. Не уничтожай мосты, пока не уверен, что сможешь построить новые. И на этой ноте он замер, экономя дыхание – до следующего цикла, до следующего окна, до следующей попытки…

………

Эта ночь в карцере стала гуще, как вата. Свет от потолочных жил – холодные полосы – резал пространство и бросал тени в ровные полосы, будто кто-то редактировал мир линейкой. Кирилл лежал неподвижно, вжимая ладонь в прохладную решётку, и в этом неподвижном состоянии слушал шаги, шёпот и металлическое дыхание помещения.

И вдруг шаги участились. Вошла она – молодая, но с властной осанкой, которую давит не возраст, а власть. Её походка была резка, как у опытного и возможно даже потомственного офицера, неуживчивая с природой, но настолько уверенная, что даже старшие склоняли головы. Она была моложе той госпожи, но в её движениях не было неуверенности, пришедшие с ней буквально нависли над клеткой, словно голос её был магнитом, и все послушались.

– Довольно ждать церемоний! – Сказала она ровно, без дрожи, и её слова отозвались как закон. – Этот дикарь – предмет исследования, да. Но исследования для нас означают результаты, а не ритуалы. Пора перестать играть в осторожность.

Её холодные слова несли в себе ледяное расчётливое удовлетворение. Она явно склонялась к тому, что добиваться ответов нужно быстро и решительно. Её предложения были просты и брутальны. Если мягкие методы не работают, то нужно раздражать… Лишать покоя… Натянуть нити его нервов до предела, пока все его секреты не вывалятся наружу. Остальным это нравилось. Они переглядывались… Челюсти у кого-то плотно сжались… А у кого-то в глазах зажглась искорка любопытства.

Её приказы последовали немедленно. Двое солдат подошли к клетке. Один из специалистов с каким-то прибором в руках шагнул вперёд. Кирилл, несмотря на притворство, почувствовал, как в воздухе пошла вибрация – знакомая и ненавистная.

“Парализатор!” – Это слово отозвалось во внутреннем ухе, как сирена. Он уже слышал об этом аппарате – слышал, что он своим излучением связывает тело и нерв, что оставляет человека в растерянном мёртвом покое.

Они не стали обсуждать поэзию права или гуманности. Молодая офицер отдавала приказы коротко, лаконично:

“Снять. Переместить. В игровую.”

Слово “игровая” странно звучало в смеси бюрократии и садизма, и в этом сочетании было всё. Это явно было место не для бесед. Судя по всему, это было место для выворачивания наизнанку.

Его снова парализовали. Процесс он пережил как чужой сон. Сначала – лёгкое покалывание в кончиках пальцев, потом – неопределённость движения, масса на конечностях, словно тяжесть мрака подсаживалась на мышцы. Сердце не переставало биться, но ритм стал разреженным, как метроном в замедленном фильме. Он боролся внутренне. Держал дыхание ровным, каждую мышцу в полузабытьи. Но его разум работал острым скальпелем, записывая голоса, смехи, шорохи – всё, что могло пригодиться позже.

Двое подняли его, как мешок с сеном, не по-человечески аккуратно, а с той сдержанной жёсткостью, что присуща тем, кто делает это не впервые. Его тело, лишённое силы, было безмолвным грузом. Перемещение по коридорам казалось скользящим сном. Металлы стучали, чьи-то сапоги оставляли мягкие оттиски на полированном покрытии, и где-то вдалеке шипел тонкий голос инструмента.

Та самая “игровая” действительно оказалась комнатой, которую нельзя было бы назвать ни лабораторией, ни залом – это был храм для чужих наслаждений, выстроенный архитектурой механики и изяществом цинизма. Стены были облицованы тёмным камнем – поглощающим свет, а по центру возвышалась плиточная платформа с вдавленными кругами и пазами, которые будто предназначались для удержания. Водянистое свечение бежало по трещинам пола, образуя тонкие дорожки, которые казались проводниками чего-то невидимого. По стенам висели самые разнообразные приспособления. Ремни из гладкой кожи… Самые различные крюки и рамки… Мягкие ложементы… Всё аккуратно и функционально, словно у мастера-ювелира, готового огранить драгоценный камень.

Среди этих предметов были и приборы, что излучали едва слышное гудение – они не были описаны на чертежах, но их присутствие чувствовалось как холод в кости. Кирилл понимал, что здесь буквально всё разрабатывалось не для убийства, а для контроля – для того, чтобы держать живое в состоянии, где можно выжать слова и сохранить целое тело для следующего “раунда”. Эта площадка была театром, где актом было страдание, и зрителями – те, кто управлял.

Его уложили на платформу. Ремни были холодными. Они тут же охватили запястья, лодыжки, грудь – не жестоко, но так, чтобы не дать даже намёка на движение. Капюшон или повязка затянулись на глазах – не совсем тёмный мешок, а плотный придаток, который переводил мир в шумный и бесформенный гул. Через щель он слышал голоса. Ели слышные шепотки ассистентов… Сдержанные команды той самой “офицерши”, тихий подсчёт секунд… Гул приборов, словно постоянная метрономическая угроза…

Разговор в игровой шёл по линии. Эта наглая дамочка тут же потребовала скорости в решении вопросов, старшие инженеры советовали выдержку, а молодые исполнители смотрели на “игру” как на какой-то урок. Они обсуждали “методы усиленной беседы” не как чудовищную практику, а как ремесло – картину, где цель оправдывает инструмент. Кирилл слышал слова “пробуждать”, “удерживать в состоянии осознанной боли”, “внедрять стимулы” – слова, которые звучали в их устах сухо и хладно. Они выбирали, кто будет проводить с ним “разговор”. Был здесь и жесткий техник, и женщина-интеррогатор, чей голос умел быть как лаской, так и ножом.

Он испытывал бессилие, но разум его работал, стараясь вести точные расчёты. Записывал интонации, лица, кто смеялся, кто морщился. Запоминал расположение ремней и дверей, отмечал – где в комнате присутствуют узлы, которые мерцают сильнее всего, какие моменты вызывают у переговорщиков нервный ответ. И в этой записи он собирал нитку возможного будущего – карту, на которой, быть может, позже появится пробой и окно для отхода.

Пытка началась не сразу. Сначала шла явно тщательно отработанная прелюдия. Короткие вопросы… Тонкие провокации… Их язык был изящен, но смысл прост:

“Откуда ты вообще взялся? Кого ты знаешь? Что ты сделал с одной из нас?”

Сначала они пытались привести его в сознание. Потом они “щупали” его память как карман – вынимали клапаны воспоминаний, нюхали на них, проверяли на прочность. В ответ на его молчание они переключались на более грубые методы – не по физике, а по чувствам. Лишение сна… Световые вспышки… Чередование темпа звука и тишины – всё это делалось без видимого жестокого удовольствия,