Бремя власти IV - Иван Ладыгин

силах прогнать мрак. Валерия заперла дверь на засов, повернувшись к нему спиной. В груди клокотала тревога, сжимая горло тугим узлом. Он стоял у окна, неподвижный, словно изваяние, вглядываясь в наступающую ночь. Его профиль был резок и прекрасен, но от него веяло такой ледяной отстраненностью, что ей захотелось закричать.

Она подошла к нему сзади, обняла, прижалась щекой к его спине. Мускулы под тонкой тканью рубахи были напряжены, как струны.

— Коля, — прошептала она.

Охотница почувствовала, как он вздрогнул, но не ответил на объятие. Тогда она обошла его, встала перед ним и заглянула ему в глаза. В глубине янтарных озер не было ни огня, ни узнавания. Лишь плоское, зеркальное отражение ее собственного испуганного лица.

— Николай, — повторила она, уже почти умоляя. Она прикоснулась к его щеке. Кожа была прохладной. Она поднялась на цыпочки и поцеловала его.

Его губы были мягкими, но пассивными. Это был поцелуй-призрак, отклик без ответа. Механика без души. Он не оттолкнул ее, но его руки не обняли ее, а остались висеть по швам. Через мгновение он мягко, но твердо взял ее за запястья и отстранил.

— Прости, Валерия, — сказал он, будто зачитывал доклад. — Я… смертельно устал.

Он развернулся, дошел до кровати и рухнул на нее лицом вниз, не раздеваясь и не снимая сапог. Мгновение — и его дыхание стало ровным и глубоким. Слишком ровным. Слишком глубоким…

Она стояла над ним, обиженная и сбитая с толку, униженная. Слезы подступили к глазам, она сжала кулаки. Это была не просто усталость. Это было что-то другое. Она присела на край кровати и осторожно коснулась его затылка.

Кожа пылала, будто раскаленный металл. Лихорадка!

Николай перевернулся и заговорил с закрытыми глазами. Нечленораздельно, с хрипом и всхлипами. Обрывки заклинаний на забытых, гортанных языках. Проклятия, от которых застывала кровь. Имена давно умерших царей и демонов. Потом его шепот стал чуть яснее, прорываясь сквозь бред:

— … не могу… пустота… как включить жизнь?.. Мак, где фильтр?.. Я должен контролировать… все расползется… Империя… не могу чувствовать… Валерия… прости… я не могу… Мои дети… Все мои дети мертвы… Все мои друзья и жены мертвы… Валерия… Где ты?

Орловская с ужасом заметила, что клыки Николая заметно удлинились и заострились — они хищно поблескивали в полумраке. А его аура… она всегда чувствовала ее как ровное теплое золотое сияние. Теперь же его тело окутывало пульсирующее, неровное марево. Золотые всполохи прорывались сквозь клубящуюся, багровую тьму, словно молнии в ядовитом тумане. Ядро хаоса внутри него просыпалось, борясь с усмирившей его волей.

Она отшатнулась, прижав руку ко рту. Это был не ее Николай. Это было нечто иное, чудовищное, бьющееся в лихорадке в оболочке человека, которого она любила.

* * *

Анна осталась одна в своей каморке — тесной, каменной клетке, смердящей сыростью и ладаном. Дверь была заперта. Фасад инквизитора, стоивший ей титанических усилий, рухнул, и наружу хлынуло все, что она так тщательно подавляла все эти месяцы. Она не просто «осознавала чувства». Она устроила себе дознание, резанув свою душу острым лезвием правды.

Ее ненависть к императору… Да, она была. Глубокая, как шрам. Но это была обратная сторона неразделенной, растоптанной, осмеянной страсти. Он взял ее будущее, ее любовь, ее место подле трона — и выбросил, как отработанный материал. А теперь вернулся. Не человеком, а богом, демоном, императором — тем, перед кем она, Анна Меньшикова, вынуждена была преклонить колени и молчать.

Ревность… Она отравляла ее долг, как медленный яд. Эта охотница, эта солдатка заняла ее законное место. И вид того, как та тщетно пыталась достучаться до него, принес Анне странное, темное, сладкое удовлетворение.

Но самым ужасным и греховным был вид его страданий, его явной борьбы с чем-то внутри. Он будил в ней не жалость, не сострадание сестры во Христе, а злорадное, языческое: «Пусть страдает. Пусть узнает, каково это — быть разорванным изнутри, быть брошенным и не понимать, что происходит. Как страдала я».

Это темное нечестивое чувство, эта черная радость от чужой боли стала последней каплей. Окончательно и бесповоротно он подтолкнула ее к решению. С дрожащими руками она достала из потайного кармана робы маленький черный амулет — гладкий, холодный обсидиановый диск. Канал экстренной связи. Только для самых крайних случаев. Для ереси, угрожающей самим основам веры.

Она активировала его. Голос в ответ прозвучал через несколько секунд — сухой, безжизненный, как скрип пера по пергаменту.

— Докладывайте, сестра Анна.

— Глава… — начала она, тщательно подбирая каждое слово, вкладывая в них больше, чем решалась сказать прямо. — Император здесь. В Сибири. Но он… он не в себе. Произошло нечто за гранью нашего понимания. Он прошел через древний ритуал с этим отшельником, Коловратом. Теперь его аура… она нечиста. Она пропитана скверной такой концентрации, какой я не видела никогда. Он холоден, отчужден, говорит не как человек, а как… чуждый нам разум. Я убеждена, что Коловрат или подчинил его волю, или вступил с ним в демонический симбиоз. Он… он больше не наш государь. Он — сосуд для чего-то иного.

Она делала паузы, давая ему прочитать между строк весь ее ужас, всю ее личную обиду, выданные за профессиональные формулировки.

Родион Старицкий какое-то время молчал, обдумывая услышанное. Но, когда он заговорил, в его голосе прозвучала неумолимая убежденность:

— Если государь впал в ересь, если его разумом и телом завладела скверна… то миссия Святой Инквизиции стоит выше клятвы любому монарху, пусть даже помазаннику Божьему. Мы давали обет защищать веру и человечество от тьмы, откуда бы она ни исходила. Ты поступила правильно, сестра. Держись. Мы уже в пути. Не делай глупостей и готовься. Мы скоро придем и вместе испепелим эту скверну.

Связь прервалась. Амулет в ее руке остыл, став просто куском камня. Анна бросила его на кровать. Тошнота подкатила к горлу. Её затрясло… Она только что, своими словами, подписала смертный приговор человеку, который был ей не безразличен.

Война за душу Императора была объявлена. И в этой войне она выбрала свою сторону. Она очень надеялась, что сделала правильный выбор…

Глава 15

«Победа… поражение… эти высокие слова лишены всякого смысла. Жизнь не парит в таких высотах; она… рождает новые образы. Победа ослабляет народ; поражение пробуждает в нем новые силы… Лишь одно следует принимать в расчет: ход событий.»

Антуан де Сент-Экзюпери.

* * *

Мраморная беседка утопала в багряном золоте осеннего сада. Глава Святой Инквизиции держал в тонких пальцах фарфоровую чашечку. Пар от горячего чая