Рысюхин, помните свои шестнадцать? - Котус

Сейчас будет техническая часть, — тихим голосом, но не шёпотом, а своеобразным бормотанием, которое намного хуже слышно со стороны, объяснял мне Прокречетов. — Служащие проверят, что присутствуют все, кому положено и все, кому разрешили из числа желающих, а также выяснит причину отсутствия, если кого-то не хватает. Потом будет доклад Государю, что всё готово или о возникших проблемах, и он или выйдет в зал, дав начало церемонии, или перенесёт её на другое время.

Служащие в ливреях на самом деле быстро пробежались по залу, почти не тревожа собравшихся вопросами, видимо, знали в лицо тех, в чьём присутствии должны были убедиться. Подошёл один из них и к нам, но получив короткую отмашку от моего сопровождающего тут же ретировался.

— Государь поприветствует собравшихся, затем послы зачитают верительные грамоты и выступят с приветственной речью. Затем вручат грамоты министру иностранных дел, или его доверенному товарищу[1], но последнее редкость и происходит или в случае отсутствия его высокопревосходительства или как знак крайнего недовольства Государя в отношении страны, посол которой принимается таким образом. Затем ответная речь Государя, потом обычно даётся время на неформальное общение дипломатов между собой, с сотрудниками министерства и с Его Величеством. Это общение плавно переходит в небольшой фуршет, и через какое-то время завершается, причём Государь никогда не присутствует на приёме до конца. И по тому, когда именно он уйдёт, некоторые умудряются делать весьма далеко идущие выводы.

— И что, они совсем необоснованные, эти выводы?

— По большей части — да. Просто у Государя много других дел и очень плотное расписание. Но иногда — иногда! — он на самом деле демонстративно уходит раньше запланированного или, ещё реже, задерживается, перенося другие дела. Да, раньше Его Величества уходить нельзя. Далее — по заведованиям, нельзя уходить раньше начальника, если он сам не отошлёт по делу или не разрешит уходить по усмотрению, но вас это на данный момент не касается.

— Кстати говоря, а я тут где и как вообще вписываюсь в регламент?

— Государь объявит о награждении в конце своей речи.

В этот момент церемониймейстер объявил о выходе Императора и все разговоры тут же, разумеется стихли. Присутствующие начали перестраиваться и переглядываться, при этом я несколько раз ловил на себе удивлённые или заинтересованные взгляды, но большинство мою особу попросту игнорировали. Да и интерес, как я понимаю, был вызван вопросом кто я такой и что здесь делаю. Всё же дипломатическая служба это довольно узкая и закрытая от посторонних лиц прослойка чиновничества, и появление в их среде новых незнакомых людей кое-кого тревожило.

Пётр Алексеевич вышел минут через пять-шесть после объявления о таковом, давая публике время определиться с ранжиром и нашебуршаться вдоволь. Тут, кстати, снова пригодился Семён Аркадьевич: без него меня бы явно затёрли куда-то в дальний угол, невзирая ни на какие эполеты с аксельбантами, а вот этого скромника, который когда-то уверял, что «никакое я не благородие» задвигать куда-либо никто не рискнул, и меня за компанию. В итоге где мой сопровождающий встал в момент декларации о намерении Государя выйти к собравшимся, там мы и остались стоять, плюс-минус сантиметр.

Император коротенько, минуты за три, рассказал что-то насчёт того, «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались», высказал пожелание провести сегодняшнее собрание результативно и ко взаимной пользе, после чего занял своё место на троне и уступил место церемониймейстеру. Тот тоже тянуть не стал и передал слово послу, который, строго говоря, до момента вручения вертельной грамоты таковым ещё не являлся. Ведь, в теории, грамоту могут и не принять, мол, рожа не нравится или ещё что, но это уже как минимум на грани оскорбления главы чужого государства, а то и за этой гранью, если повод не будет достаточно убедителен. В общем, хороший заход для последующего объявления войны. Надо сказать, что имя у посла было настолько многосуставчатым, что меня так и подмывало спросить у Семёна Аркадьевича «кто все эти люди».

Посол, вопреки стереотипам не пузатый в халате и феске, а худощавый и в европейском костюме, вышел с помощником, который и зачитал текст. Насколько я понял — стандартный и всем наизусть знакомый, для меня же интерес представляло в первую очередь то, что документ выполнен оказался в виде архаичного свитка, как бы не на пергаменте. Как я понимаю, в дипломатии традиции — это всё, и гораздо важнее даже здравого смысла, не говоря уж о каком-то там удобстве. Затем посол взял снабжённый большой висящей печатью свиток у помощника и задвинул ту самую приветственную речь, делая паузы для перевода, причём выступал он почему-то не по-турецки, а по-французски. И, судя по выражениям лиц присутствующих, речь тоже была составлена из абсолютно стандартных и безликих кирпичей-фрагментов, и её эти самые присутствующие тоже могли предсказать заранее с точностью процентов так восемьдесят в худшем случае. Но всегда оставалось место для внезапных нюансов и импровизаций, так что слушали внимательно. Наконец, он закончил речь, но дальше что-то пошло не по плану.

Человек в мундире со знаками различия канцлера[2] Империи в помещении, да и вообще в стране, был только один, так что перепутать министра иностранных дел с кем-то другим не получилось бы даже с пьяных глаз. Однако он, как ни в чём не бывало, вёл тихую, но явно увлекательную беседу со всё тем же главой СИБ. Более того, его товарищ в мундире вице-канцлера стоял рядом, и если министр повернулся к послу боком, то этот и вовсе оказался к выступающему спиной, так скажем. Пауза грозила затянуться, когда из толпы сбоку от трона выскочил какой-то шустрый тип в мундире МИДа, знаки различия которого я рассмотреть не успел, и ловко вывернул свиток из руки растерявшегося посла, который только впустую схватил воздух, рефлекторно, должно быть. Служитель принёс грамоту Императору, а когда тот отмахнулся от неё, то сунул документ куда-то за трон.

— Это что это сейчас было⁈ — не поворачиваясь, лишь слегка наклонив голову к Прокречетову едва шевеля уголками губ спросил я.

— Секретарь министерства забрал документ.

— Но это же… провокация⁈

— Да. Тише.

Последняя просьба была лишней, поскольку Государь встал с трона и, опередив уже набравшего воздуха в грудь посла, начал свою речь.

— Верительная грамота — это послание от одного правителя к другому, которое говорит о том, что принёсшему её посланцу можно верить, что ему на самом деле доверено право говорить от имени своей страны и своего государя. Потому это —