Будет день - И. А. Намор

несколько позже, но не ранее, чем обговорили и четко определили свои планы – общие и индивидуальные – на ближайшую перспективу, согласовав заодно и способы связи, тактику и главное – стратегию. Очень важно – можно сказать, критически важно – было понять, чего каждый из них хочет от будущего, как его видит, это будущее, и каким образом предполагает до оного добраться. И „усреднение“ этих вот планов, их откровенное обсуждение и достижение консенсуса, так любимого первым и последним президентом СССР, который, надо сказать, еще и на свет не родился, кажется, вот это все и было, если трезво рассуждать, и ключевым итогом „встречи в верхах“, и самым трудоемким ее результатом. Это ведь только наивные люди могут поверить, что у пяти взрослых людей – трое из которых мужчины, а двое – женщины – имеется, может существовать полное и окончательное единство взглядов. Бог им в помощь, этим романтикам, и флаг в руки, а в жизни такого нет и быть не может.

* * *

Разъехались, и в „домике в Арденнах“ стало тихо и даже как-то одиноко. Но, с другой стороны, если их всех и занесло в нынешнее „теперь“, то не ходить же им из-за этого строем, как юным пионерам. У каждого свои планы, свои дела и дороги, которые то ли мы выбираем, то ли они выбирают нас.

Ольга, изящно взмахнув на прощание ручкой, затянутой в бордовую лайковую перчатку, уехала первой. Она предполагала, сменив два поезда, добраться до Парижа и уже оттуда отправиться в Швейцарию, где у Кайзерины Альбедиль-Николовой остались какие-то нерешенные „с вечера“ дела. Впрочем, долго болтаться в Женеве и Цюрихе она не предполагала, пообещав появиться в Париже так скоро, как только сможет, – „мне надо еще в Вену и Мюнхен заскочить…“ – чтобы поработать с Таней над сценическим образом и завершить для Степы серию статей о Балканах и СССР.

В тот же день „домик в деревне“ покинули и Матвеев с Ицковичем. Олег вернулся в Бельгию, чтобы уже оттуда выехать поездом в Берлин. А Степан предполагал вылететь из Брюсселя в Лондон, и далее – поездом в Эдинбург, где у Гринвуда нашлись дела, связанные с нежданно-негаданно упавшим на него наследством. Ни характер этого наследства, ни точный его размер известны не были, и именно поэтому с имущественными правами следовало разобраться как можно быстрее. А вдруг тетушка Энн – двоюродная сестра покойного сэра Гринвуда – оставила своему племяннику что-нибудь более ценное, чем груда замшелых камней, гордо именуемая родовым замком каких-нибудь там „Мак-Что-то-С-Чем-то“, за одним из которых она и была замужем последние двадцать пять лет? Денег на все великие планы „компаньонов“ по преобразованию текущей исторической реальности требовалось немало, а взять их было неоткуда. Могло, разумеется, случиться и так, что Энн Элизабет Элис Луис Бойд ничего кроме долгов по закладным и „Лох-Какого-то“ озера с примыкающим склоном горы Степану не оставила. Но и в этом случае выяснить данный нерадостный факт лучше сейчас – пока еще есть время, чем потом, когда времени на все эти глупости уже не будет.

* * *

„Заговорщики“ простились, и „на даче“ они остались вдвоем. Виктор и Татьяна, да обслуга, но она не в счет.

„Как ты стоишь? Ну как! Как ты стоишь? Спину прямо держи, спину!“ – иногда Виктору хотелось заорать, но орать нельзя, и даже прежде чем просто что-то сказать, следует хорошенько подумать и посчитать до десяти. И глубоко вдохнуть, и длинно выдохнуть.

Когда встал вопрос, кто будет помогать Татьяне – „стать Эдит Пиаф, никак не меньше“, – все дружно посмотрели на Федорчука. То есть и вопроса не возникло – все само собой решилось. А кто еще? Все, понимаешь ли, заняты неотложными делами, и только Виктор как бы „безработный“, потому что живой труп. Французская полиция и контрразведка до сих пор ищут тело, но вряд ли найдут. „Фашисты“ это дело замутили так тщательно, что концов не разберешь. И оно вроде бы хорошо: его потеряли и энкавэдэшники, и белогвардейцы, и живого уже не ждут. Тем легче возникнуть из небытия новой личности, никоим образом не связанной с сомнительной во всех отношениях фигурой Вощинина. Это „раз“. А на „два“ у нас музыкальный слух и музыкальная школа за плечами. „И за годами“ – если честно, потому что, когда она была та школа и где? Ну а „три“ – это святое. Это „третье“ Виктор, как и все прочее в своей жизни, выстроил своими руками. Терпеть не мог дилетантов и себя таковым видеть не желал. А посему работал над собой почти целый месяц – как маршала грохнули, так и начал. Но и задача, опять же, не представлялась особенно заковыристой.

Имеется в наличии красивая женщина (одна штука), наделенная от природы – или бога, кому что нравится – неплохим голосом и хорошим музыкальным слухом. Задание: надо сделать из нее диву. В лихие девяностые, да и в умеренные двухтысячные при таком сочетании личных качеств и в присутствии подходящего „папика“ выйти в звезды, что два пальца… В общем, не бином Ньютона. У них, правда, не нашлось, скажем так, подходящего „мецената“, но зато имелись собственные средства, а довоенные цены не чета эпохе государственного капитализма. И расценки другие, и технические возможности не доросли. А уж репертуар у барышни складывается такой, что пальчики оближешь!

„Но, разумеется, не те, которые обасфальтил“, – хмыкнул про себя Федорчук, подытоживая разбор полетов.

То есть изначально задача трудной не казалась, и Виктор даже не задумался ни разу, а зачем, вообще, Цыц этот балаган придумал? Какого, спрашивается, рожна понадобился Олегу такой вертеп? Но мысль эта, увы, посетила его усталую голову несколько позже. А в начале начал миром правил „Энтузиазм масс“, и Виктор Федорчук был пророк его и верный адепт.

Что нам стоит дом построить… Мы рождены, чтоб что-то там и с чем-то… И, разумеется, сакраментальное: Будет день, и будет песня…

И вот день настал и принес с собой одни сплошные разочарования. И легкая пробежка обернулась выматывающим нервы и силы марафоном.

„Как там сказал наш фашист ихнему… Штейнбрюку? Если не в певицы, то только в бл… Верно замечено, партайгеноссе! Очень верно…“

Его сбивала с толку ее внешность. Красивая девочка, но… Вот в этом-то „но“ вся проблема. Очень трудно все время держать в голове, что форма отнюдь не всегда отражает содержание. А за внешностью молодой – порой казалось, что излишне молодой – а потому и простой, легко угадываемой французской комсомолки скрывался