Вопреки всему - Владимир Александрович Сухинин

Лепила – кличка санитара, и он к ней привык.

– Что? – заметался мыслями Сытник. Его глаза забегали по сторонам, он усиленно соображал, что ответить. – Что ты слышал?.. – не найдя что ответить, спросил он.

– Как ты стучал Куму про меня, про докторшу и что тебе дана команда следить за ней и за мной. Понимаешь, чем это тебе грозит, Сытник?

– Я? Я не… – начал оправдываться санитар.

– Я все слышал с самого начала, Сытник, я за тобой слежу. Разве ты этого еще не понял? Ты наш человек. Тебя ждет заграница, там знаешь какая сладкая жизнь: кока-кола, виски, джинсы, горячие девочки, много денег. Но все это надо заработать…

– Что сделать? – Санитар затрясся сильнее. Он обхватил свои руки и прижал к телу, потому что они предательски задрожали.

– Значит так, Лепила, слушай меня сюда и внимай, – ответил Глухов. Он из воздуха достал пачку сигарет и одну сигарету протянул ему. Санитар машинально ее взял. – Все, что я тебе говорил про шпионаж, – это шутка, но на этом шутки закончились. Ты представляешь, где ты окажешься, если я Самыкиной расскажу, что ты за ней следишь? Ты и дня не останешься в лазарете, и Кум тебя не защитит. А что другие осужденные с тобой сделают, когда я передам весточку в жилую зону, что ты стукач? Правильно, – ответил на свой вопрос Глухов и зажег спичку, давая прикурить Сытнику. – Тебе устроят сладкую жизнь. – Санитар прикурил и затянулся. Он стал приходить в себя.

– Что ты хочешь, Глухов? – прямо и хмуро, пряча глаза, спросил он.

– Ты будешь работать на меня, Сытник.

– В каком смысле? – вновь напрягся санитар.

– Ты будешь докладывать Куму, что в лазарете все спокойно, что врачиха повода для слежки не дает, все у нее чин чинарем по инструкции, что я шутник и трепло. Так можешь и передать. А мне расскажешь, какое задание тебе дал Кум, я посоветую, какую информацию до него донести. А то твои рассказы о вербовке смешны. Так можно и доверие Кума потерять, понимаешь. А еще можно тебя представить политическим противником режима коммунистов, рассказать, как ты распространял клевету на советскую власть и руководство страны, подбивал устраивать забастовки и открыть террор против партийных и государственных деятелей…

– Да ты что такое говоришь! – возмутился санитар, он затушил сигарету о край стола.

– А представь, как то, что скажу я, подтвердят те двое, что отдыхают в лазарете. Они за то, чтобы месяц полежать в больничке, на все пойдут, и тебя им не жалко. А начмед подтвердит эти слова, чтобы от тебя избавиться. И поедешь ты, Михайло, внук управляющего поместьем, далеко на Колыму, как политический диссидент, лет на пятнадцать.

– Сколько? – возмущенно воскликнул санитар. – Да мне год остался досидеть…

– Вот видишь, а я предлагаю тебе спокойно досидеть год и быть полезным. Что скажешь?

Санитар опустил глаза, попыхтел и неохотно согласился:

– Ладно, Фокусник, так и быть, я буду с тобой сотрудничать.

– Верное решение, Миша, вот тебе за это сигареты, – и Глухов протянул санитару начатую пачку. – Хочешь жить хорошо – слушайся меня, и все у тебя будет в шоколаде. И помни: начнешь юлить – в яме окажешься.

– В какой яме?

– В той, из которой не выбраться, Миша. Предашь меня – предашь себя, мне все равно хуже не будет, а твоя жизнь, Миша, круто поменяется.

– Да понял я, понял, чего пугаешь, – ответил Сытник. – Иди спать, поздно уже.

Глухов поднялся со стула и вышел. Ему в спину с ненавистью смотрел санитар, но ничего поделать не мог. Тот ухватил его крепко, и какая жизнь у него случится, если его вышвырнут из лазарета, он тоже хорошо понимал.

«Нет, такого предать нельзя», – подумал Михайло и, открыв шкаф, достал пузырек спирта. Налил тридцать грамм в мензурку, развел раствором глюкозы и залпом выпил. Поморщился, достал сигарету и вышел из ординаторской. Долго сидел в коридоре, курил и думал.

Утром меня ждала новая реальность. На завтрак – домашние котлетки с подливой, пюре и белый хлеб. Горячий кофе из термоса и свежая булочка. И страстный поцелуй Светланы, который заставил сердце биться чаще.

Она собиралась уйти, одарив меня нежным взглядом, но я удержал ее руку.

– Есть разговор, – сказал я тихо. – Сытник стуканул Куму. Тот приказал ему следить за мной и за тобой. Будь осторожна.

Светлана нахмурилась.

– Эта сволочь…

– Не надо, – перебил я. – Вместо него будет другой, возможно, умнее. Он безобидный, но лучше быть начеку. Я слышал, как он вечером, когда все ушли, звонил Куму и рассказывал о нашей истории с майором.

Светлана слушала и кивала. Ее лицо потемнело.

– Хорошо, ты прав. Я не буду его выгонять. Он неплохой фармацевт…

– Верно. Остальное я возьму на себя, – я погладил ее руку и отпустил. – Эх, сейчас бы гитару…

– Есть гитара, в кладовке. От прежнего санитара осталась. Он играл и пел в нашем клубе.

– Неси, – обрадовался я.

Светлана ушла и вскоре вернулась с гитарой в чехле. Я достал ее и увидел, что инструмент не идеальный, но играть можно. Я настроил гитару и пробежался по аккордам.

– Дайте меда, отравлюсь, на Светлане женюсь. Да, Светлана далека, недоступна, как звезда, – пропел я и рассмеялся.

– Тихо ты, сладкоголосый, – погрозила пальцем Светлана. Ее раскосые глаза блестели от удовольствия. – Услышат такое, сплетни пойдут. Вечером, когда все разойдутся, споешь мне. Я сегодня дежурю в лазарете. Гриппозных выпишу сегодня, мы будем одни…

Она забрала гитару и ушла.

Так прошло три дня. Светлана принесла мне три бутылки армянского коньяка, одарила меня ласками. И на четвертый день прибыл следователь с предписанием о моем освидетельствовании в психиатрической больнице. Меня загрузили в милицейский «козлик» и повезли. Сквозь решетку в окне машины я видел улицы, прохожих, скудную и невеселую жизнь идущих по своим делам людей. Лица скорбные, словно груз забот пригибал их к земле. Старик проковылял с палочкой, выгуливая собачку. Промелькнула женщина в сером пальто и с авоськой в руках.

«И за это я воевал?» – подумал я. Жизнь в новом для меня мире оставила свой отпечаток. Земля мне казалась отсталой и запущенной планетой, где люди влачили свое жалкое существование. Серые стены, однообразные хрущевки, редкие машины и спешащая серая масса людей… словно муравейник. Я отвернулся от окна и закрыл глаза.

Больница напоминала тюрьму: высокие стены, решетки на окнах, санитары с презрительным выражением на лицах, крепкие, полные такие, скрутят и поломают, если что. Я шел смирно. Меня передали из рук в руки. Я молчал. Два санитара приняли меня под белые ручки, и один из них, небритый, с шишкой на щеке, процедил:

– Иди спокойно, без выкрутасов, понял?

– Понял, – ответил я, и меня подтолкнули в спину.

Провели по коридору и ввели в небольшой кабинет. Там сидели три врача в белых халатах и шапочках. Двое