"Современная зарубежная фантастика-2". Компиляция. Книги 1-24 - Дженн Лайонс

Инструментами можно торговать. Инструменты можно выбросить. Инструменты можно сломать.

– Когда-то у меня была дочь, – обронила Вирга. – Она думала обо мне то же самое, но, пытаясь восстать против меня, она стала мной[402]. Разве это не смешно?

– Сегодня ты ведешь себя нормально. Пожалуйста, скажи мне, что эта приятная перемена произошла не из-за того, что с тобой сделал герцог.

Она подмигнула мне:

– Не волнуйся, дорогуша. Долго это не продлится.

Это совершенно не обнадеживало. Она по-паучьи провела пальцами по хрустальной стене. По стеклу поползли, разветвляясь, черные линии. Это были письмена, но прочесть я их не могла.

– Что нужно, – спросила я, – чтобы стать богом?

– О, это не так уж трудно. – Паучьи письмена разветвлялись, перетекали друг в друга. То, что я их не понимала, не мешало мне чувствовать, что я должна была их прочесть. – По крайней мере, это будет нетрудно для тебя.

– Я не хочу быть богом, – отрезала я.

– Каждый хочет быть богом, – горячо парировала она. – Причина, по которой мой «хозяин» до сих пор не спросил меня об этом, заключается лишь в том, что он не понимает, что я знаю, как это сделать. Не он создал мой гаэш. И даже не его дед. Знаешь, кто это сделал? Чертхог.

Я уставилась на нее широко раскрытыми глазами:

– Что?

Ее смешок стал неприятным:

– Он был одним из моих учеников. Никогда мне не нравился… Это произошло сразу после того, как Вол-Карот убил остальных Восьмерых. После того как я совершила свой прорыв, Чертхог появился на моем пороге с этим маленьким синим камушком, примерно такого размера. – Она развела большой и указательный пальцы в стороны, показывая, какого размера был камушек. – Кандальным Камнем. И на этом все закончилось. – Она подняла медвежонка одной рукой. – Не так ли? Кто был плохим мальчиком? Ты был? Да, ты был плохим мальчиком!

Она заметила, как я уставилась на медвежонка, и, должно быть, увидела вопрос в моих глазах.

– Ты ведь знаешь, что человеку с гаэшем нельзя давать слишком конкретные команды, или это его просто убьет, и нельзя давать слишком расплывчатые – останется слишком много лазеек. Чертхог хотел, чтобы его спрятали от куурцев. И Сулесс сделала это для него, не так ли? – Старая карга махнула рукой: – Будь они все прокляты! Никто из них не ценит меня[403]. Каэн ничем не лучше Чертхога. Он бы и сам стал богом, если бы думал, что сможет это сделать.

– Каэн ненавидит богов. Он думает, что это его судьба – найти Уртанриэль и убить им Восьмерых Бессмертных, помнишь?

Она продолжила вырисовывать на прозрачной стене свои письмена.

– Потому что он думает, что они не выполняют свою работу. И это прекрасный способ сказать, что он справился бы с этой работой лучше. Когда люди низвергают своих идолов, они без колебаний становятся на те же самые пьедесталы.

Я смотрела на эти переплетающиеся слова, и у меня закружилась голова.

– Что… что ты делаешь?

На этот раз с ее губ не сорвалось никакого кудахтанья, лишь глубокий, хриплый смешок, по-прежнему звериный, по-прежнему похожий на смех гиены. Она улыбнулась мне, как будто я была любимой племянницей. Ее уцелевший карий кошачий глаз блеснул бледно-голубым льдом.

– Каэн сказал мне помочь тебе, моя дорогая. Это было немного расплывчато… Знаешь, есть пророчество о четырех отцах. Возможно, ты его слышала. А может, и нет. Но есть еще история о четырех матерях. И это уже похоже на уловку. Потому что это не означает по матери для каждого из вас, милых маленьких Адских Воинов, нет. Четыре матери будут только у тебя. – Она похлопала себя по груди: – И я четвертая.

– О, я так не думаю, – слабо запротестовала я. Слишком слабо для того, чтоб мне это понравилось.

– Ах, не волнуйся, львеночек. Я собираюсь помочь тебе. Я собираюсь так сильно помочь тебе, что ты этого и не выдержишь.

Надпись на окне перестроилась, преобразилась, и внезапно я смогла прочесть ее.

Но написано это было не на гуаремском[404]. Слова совсем не изменились. Изменилось мое восприятие.

Вдобавок я не помню, что я там прочитала. Знаю лишь, что прочитала… что-то.

Затем мир погрузился во тьму, и на этот раз…

На этот раз я проснулась совсем не в Загробном Мире.

Мир казался белым, а небо – ярко-синим. Не такого бирюзового цвета, как обычно выглядит небо, а цвета казиварской керамической глазури или синевы Дома Де Мон.

Я стояла на вершине хрустальной пирамиды, расположенной в горах, которые так ярко сияли от отраженного солнечного света, что от одного взгляда вниз я начинала слепнуть. Вершину усеченной пирамиды окаймляли черепа, и их глаза светились призрачным синим светом. В воздухе пахло льдом, сосной и, совсем немного, кровью и иссушенной плотью.

Я обернулась и увидела Сулесс. Она по-прежнему была стара, но я знала, что если бы она захотела, то могла бы стать молодой. Также я знала, что мы существуем в месте, которое она сама создала, и здесь она могла принять любой облик. Ее волосы напоминали белый мех, а кожа была такого цвета, что снег казался темным. Стиль, в котором она была одета, был мне незнаком, казался архаичным и чуждым. И все же она по-прежнему выглядела старухой – морщинистой, с обвисшей кожей, а глаза ее были такими же льдисто-голубыми, как белые гиены, которые сидели у ее ног и, не обращая на меня никакого внимания, продолжали грызть черепа.

– Этот мир управляется силой и волей, – величественным и глубоким голосом сказала она. Гиены оживились и впервые глянули на меня, а затем вновь уставились на свою королеву.

– Вирга… – Я заставила себя начать сначала: – Сулесс. Что бы ты ни делала…

– Дитя. – Она поднялась со своего трона, созданного из хрусталя и бриллиантов. Стоило ей встать, и я поняла, что трон стоял не по центру. Когда-то на этом плато был второй трон, но теперь его сломали или убрали – и принадлежал он, как я понимаю, Чертхогу. – Ты выполняешь задание, и это задание ты не исполнишь без помощи. Если ты из упрямства отказываешься принимать помощь других матерей, то уж мою помощь я заставлю принять.

Я глубоко вздохнула, не обращая внимания на холодный воздух, пронзающий мои легкие подобно ножам.

– Я устала быть чужой пешкой.

Она подошла ко мне. Странно, но оказалось, что я выше ее.

Ее бледно-голубые