Птицеед (СИ) - Пехов Алексей Юрьевич

Так что у меня нет человека, положенного каждому достойному риттеру, чтобы тот чистил его одежду или вытирал пыль в кабинете. Нет постоянных служанок, меняющих скатерти и постельное бельё. Нет повара и кухарки.

Никто из моих немногочисленных домочадцев не страдает от этого. Стоит возблагодарить «Пчёлку и Пёрышко» и её владельца за помощь. Его прислуга оказывает мне помощь, время от времени убирая помещения, а еды внизу, на кухне, всегда достаточно. Так что своей я и не помню, когда мы пользовались в последний раз.

Но я отвлёкся. Речь была лишь о том, что, когда я вошёл, никто не бросился меня встретить, принимая треуголку или куртку.

В дальних комнатах играл клавесин, и я узнал «Нежные вздохи», чарующую композицию, как никакая другая характеризующую наш безумный век: здесь невероятные храбрецы соседствуют с отчаянными негодяями, величайшее благородство существует рядом с кровавыми интригами, разврат с целомудрием, честь с предательством. Впрочем, какой бы век этим не славился?

Я люблю клавесин куда больше скрипки или виолончели, хотя так и не научился сносно играть, в отличие от Амбруаза.

У нас оказались общие знакомые в университете Айбенцвайга, и так сложилось, что теперь он живёт здесь, занимая дальнюю гостиную с видом на Магнолиевую аллею.

Заметив, что я вошёл, он не остановился, и его узловатые пальцы продолжали бегать по рядам клавиш, пока композиция не закончилась.

— С возвращением, риттер, — сказал он, посмотрев на меня и поправив пенсне. — Было что-нибудь интересное?

Учёный всегда встречает меня этим вопросом. Он пишет книгу об Иле, а я для него неиссякаемый кладезь знаний, принесённых с той стороны Шельфа. Этот труд Амбруаз начал задолго до моего рождения, и, с позором изгнанный из университета, он, кажется, единственный человек в Айурэ, кто составил самую подробную карту Ила со времён Когтеточки. Признаюсь, что ваш покорный слуга поспособствовал этому в должной мере.

А ещё он учитель Элфи. И справляется с этим куда лучше, чем я, благодаря своему разностороннему образованию и огромной начитанности. Я предоставил ему возможность покупать любые книги в мою и без того очень немаленькую библиотеку.

— Было, — признался я. — Но расскажу всё позже. Вечером.

— Новые районы? — оживился он.

— Вечером. — Если я начну говорить сейчас, то он не отстанет от меня несколько часов.

— Ну хоть намекните!

Ощущать предвкушение от будущей истории — его особое удовольствие. Сам напросился.

— Суани.

Он вытаращился на меня, понял, что я серьёзно, и пробормотал:

— Пожалуй, я открою бутылку «Робьера» к ужину. Жажду подробностей.

— Ага.

Амбруаз вновь взялся за клавесин, и в этот раз его пальцы били по клавишам бодро, играя «Вертиго».

Я прошёл коридором, затем через обеденный зал, оставив справа каминную, а слева мой кабинет. Дальше были комнаты Элфи, соседствующие с самым большим помещением третьего этажа — библиотекой.

Поднялся по кованой лестнице, плечом толкнул двойные двери и сощурился от яркого света, льющегося через казавшуюся воздушной крышу. По задумке архитектора здесь должно было существовать множество растений. Вполне представляю, как всё планировалось изначально: несколько галерей, горшки, цветы, заросли, возможно, даже пруд с лотосами или какими-нибудь кувшинками, и чтобы непременно белые нуматийские карпы.

Все эти лианы, тропические цветы, кактусы и прочие кустарники капризны, ранимы и требуют постоянного ухода. Я не в силах заниматься подобным, да и не желаю этого, поэтому в оранжерее живёт лишь одно растение, правда занимающее большую её часть.

Дерево. Сперва оно вполне неплохо обитало в цветочном горшке, затем в кадке, после — в целой бочке. Но когда я переехал сюда, то предоставил ему полную свободу, и за годы оно хорошо скакануло вверх, потянувшись к крыше с невероятной скоростью.

Что это за дерево? Не имею ни малейшего понятия, как оно называется. Сомневаюсь, что у него есть хоть какое-то наименование в современной науке, и, полагаю, увидь его кто-нибудь с кафедры ботаники Айбенцвайга, он был бы сильно удивлён новым объектом для систематики растений.

Поэтому дерево просто «древо».

Его бугристый ствол, с бледно-оранжевой, очень шершавой корой, немного напоминает гигантскую пузатую бутылку. На коре две вертикальные и рваные линии лилового цвета, сильно бросающиеся в глаза. Они похожи на зажившие раны, и так оно и есть.

Ветви у древа могучие, толстые, странно перекрученные в сечении. Всего их пятнадцать. Оно очень щадяще относится к своему месту обитания и не трогает стекло, поэтому, добравшись до крыши (а это двадцать четыре фута), решило сперва занять всё пространство оранжереи и раскинуло ветви в стороны, образуя настоящий зонтик, благо его широкие тёмно-зелёные листья с маслянистой восковой кожицей позволяют уютно проводить время под ним даже в самые жаркие часы.

Часто я распахиваю ажурные створки, впуская сюда ветер, и он играет, создавая шёпот, который умиротворяет ничуть не меньше, чем шум моря или дождя.

У нас с древом возникли небольшие проблемы, после того как его корни, узловатыми окаменевшими змеями покрывшие часть пола, продырявили его в двух местах и проникли по стенам в библиотеку и одну из трёх комнат Элфи. Я немного опасался, что оно может разрушить несущие стены или, того хуже, опуститься ещё ниже, в «Пчёлку и Пёрышко». Это обстоятельство вряд ли обрадует владельца нижних этажей. Но обошлось. После внушения и описания перспективы, что случится, если здание рухнет, точно карточный домик, рост остановился, и кое-какие корни удовлетворились обитанием в моей ванной.

Сейчас оно цвело, и на ветках распустились шелковистые белые цветы с резными длинными лепестками и ещё более длинными пушистыми, похожими на ресницы, тычинками. По оранжерее плыл утончённый прекрасный аромат. Никому незнакомый, необычный и очень пленительный. В нём было столько свежести и нежности, что хотелось дышать полной грудью, чтобы поймать все его нюансы.

Вокруг, то и дело садясь на цветы, деловито гудели шмели, влетающие и вылетающие через окно.

Я остановился, любуясь открывающимся передо мной видом.

Под древом, в солнечных лучах, пробивающих листву, в кресле с высокой резной спинкой, закинув ногу на ногу, сидела Элфи и, чуть прикусив нижнюю губу, читала книгу. Я осторожно прикрыл дверь, но она всё равно услышала и оторвалась от строчек.

Секунд пять испытующе изучала меня, явно проверяя, целы ли мои руки и ноги после похода, а затем, убедившись, что всё в порядке, встала, отложила книгу и направилась ко мне.

Элфи недавно исполнилось пятнадцать, и она больше не балансирует на зыбкой тонкой и очень краткой грани, когда девочка становится девушкой. В ней уже исчезла привычная мне ранее угловатость, неловкость в движениях, которые теперь стали плавными и лёгкими. Почти воздушными. Мне нравилось то изящество, что я видел в её походке, наклоне головы, почерке и многом другом.

Она росла, на мой взгляд, невероятно быстро, и порой я начинал жалеть, что провожу не всё время рядом с ней, упуская бесценные моменты в её жизни, которые нельзя пережить дважды.

Элфи высока для своего возраста и держится удивительно взросло. Я уважаю её выбор и решения, так было всегда. Поэтому ей удалось вырасти в существо способное ясно оценивать собственные поступки и знать последствия действий, что, на мой взгляд, — важный опыт.

У неё платиново-русые волосы до лопаток, собранные в сложную причёску, открывающую высокий красивый лоб. А вот брови гораздо темнее, в лихой разлёт, делающие её юное лицо ещё более симпатичным, чем оно есть. Чёткие резкие скулы, чуть впалые щёки, чувственные губы.

Взгляд серьёзный, умный, и из-за часто полуприкрытых век он становится слишком пытливым. У нас одинаковые глаза — болотного оттенка, на солнце чуть светлеющие, отчего нашу парочку часто считают отцом и дочерью.

Что же. Ни я, ни она не возражаем. В конце концов, я самый близкий человек из всех, присутствовал при её рождении, взял на себя заботу и воспитание. Мы — часть нашей маленькой семьи.