Птицеед (СИ) - Пехов Алексей Юрьевич

После, уйдя на улицу Морских чудес, я зашёл в кондитерскую и купил большую коробку эклеров. Она была из чёрно-оранжевого картона, перевязанная атласной ленточкой, и выглядела вполне презентабельно. Сладости здесь достойны появляться на столе у лорда-командующего (хотя, полагаю, они время от времени именно там и появляются, благо на стеклянных дверях нарисована белая корона, что отмечает поставщиков двора).

Затем, поймав извозчика, я направился домой, вдыхая запах нагретой хвои и смолистый аромат кустарников. В небе кричали чайки, солнце заставляло выгорать небо, и оно стало бледно-голубым. Лето только начиналось, но уже уверенно обняло Айурэ, и, если так продолжится, через пару недель все будут радоваться дождику.

Мой родной район — окраина Великодомья. Старый особняк, купленный «обнищавшим» предком, потерявшим власть и влияние в игре Великих домов и решившим прозябать остаток жизни недалеко от Лесного моста через Эрвенорд. И, разумеется, передавшим сие почётное право (прозябать) своим потомкам. Пока большинство в Айурэ благодаря смене поколений не забыло о нашем славном прошлом.

Я рос в этом суровом и в то же время уютном доме. Холодном, укрытом тенями от заслоняющих солнце кедров, с миниатюрным, всегда пустым причалом на речном берегу, где я удил рыбу и смотрел на противоположную сторону, на мрачную стену леса Шварцкрайе и висящее за ним Зеркало над полями солнцесветов.

Привычный родной пейзаж, который я, как только у меня появилась такая возможность, с чистой совестью отправил павлину под хвост. Если простыми словами, то я сбежал, переехав из восточной части города сперва на юг, а после на запад. В места менее аристократичные, но наполненные жизнью, светом, суетой, открытой борьбой, ветром и запахом близкого моря.

Совиная Башня — один из двух уцелевших после восстания Когтеточки древних районов был концентрацией всего того, что я так люблю в Айурэ. Раскинувшийся вдоль всей Правой дуги Эрвенорд, северной частью выходящий к песчаным пляжам Домашнего моря, подпираемый тремя старыми кладбищами, двенадцатью парками и скверами, стоящий на четырёх холмах, отчего со стороны напоминает серо-розовые волны из-за цвета штукатурки домов, он был моим маленьким волшебством и моей большой любовью.

Я любил все его улицы, каждый переулок, ведущий во внутренние дворы, на крохотные внезапные площади, где возникают стихийные рынки. Кипарисы, каштаны и магнолии, тайные фонтаны, заключённые в каналы ручьи с алыми карпами и переброшенные над ними неочевидные мостики. Бары, рестораны, запах ванили и острого перца, цветов жасмина, спелого инжира. И войны весенних котов на покатых бордовых крышах.

Я прожил здесь вторую половину жизни и не собирался изменять Совиной Башне.

Какое-то время я снимал комнаты, затем целый дом, а после — нашёл интересный вариант и купил верхние этажи в одном необычном месте. Туда-то я сейчас и направлялся.

Извозчик по моей просьбе остановил на перекрёстке Магнолиевой аллеи.

Магнолий здесь действительно порядком. Они отцвели ещё в начале весны, крупными, размером с блюдце, белыми цветами, превращая нашу улицу в настоящую сказку.

Аллея взбирается на второй из четырёх пологих холмов района, туда, где на углах Вечного рынка по последним дням недели идёт бойкая торговля.

Оттуда открывается вид на запад — Вранополье и скалистую Землю Храбрых людей. Эти районы при хорошей погоде вечерами тонут в алых закатах, провожая уходящее солнце и корабли, идущие по дельте реки в залив, и потом дальше, в открытое море.

Мой дом — четырёхэтажное строение, помнившее приход Птиц и их бегство. Возможно, не всё здание, но уж фундамент и подвалы точно. Разумеется, за века его обновляли, перестраивали и достраивали, но он не выглядит белой вороной, даже несмотря на крышу, сделанную из стекла и бронзы. По сути — крыша и есть весь четвёртый этаж.

Нынешний хозяин продавал ненужные ему два верхних яруса в тот момент, когда я искал себе подходящее жильё. Так что я не мешкая заключил сделку и ни разу не пожалел о своём решении. Там чудесно находиться в дождь, когда по стеклянным поверхностям стекают потоки воды. Да и во время метели неплохо, хоть и надо следить за тем, чтобы снега не набиралось слишком много. Ну а уж ясными ночами можно лежать и считать звёзды… Каждый раз хочу заехать в университет и позаимствовать у них какой-нибудь завалявшийся телескоп.

Теперь третий этаж со спальнями, гостиной, кабинетами, лабораторией, столовой, кухней и обширной библиотекой и четвёртый, оранжерея, — моя берлога.

Дом стоит в узком переулке, возвышаясь над другими зданиями нашего квартала, так что никто не пялится на мою крышу из соседних окон. Внизу с середины дня и до поздней ночи открыта таверна «Пчёлка и Пёрышко». Правда, комнаты по традиции таверн здесь не сдаются, помещения над залами для гостей занимают хозяева. Но кормят приходящих от души.

Заведение не простаивает, а в тёплое время года столы выносят и на улицу, под навес, возле двух каштанов, свечи которых ярко освещают весь наш переулок.

Я как раз свернул в него и увидел рядом с входом в «Пчёлку и Пёрышко» владельца здания, продавшего мне верхние этажи. Он постелил плащ на каменный бортик и сидел скрестив ноги, щурясь на яркое солнце.

В серой распахнутой хламиде, порванной с правой стороны, на боку, и зашитой удивительно аккуратно и ловко, но совершенно неподходящей белой ниткой, слишком контрастной, отвлекающей внимание. Он любил поторчать на улице, перекинуться словом со знакомыми и убить день на прочую ерунду.

Если погода выдавалась плохой, то найти его можно было за самым дальним столом, в тёмном углу, где порой тот засиживался до поздней ночи. А иногда, он продавал овощи с собственной грядки, и прохожие что-нибудь покупали, но обычно весь товар возвращался обратно на кухню. Там ничего не пропадало.

У него худое загорелое лицо, высокий лоб, заросшие щетиной щёки, короткие тёмно-русые волосы с сединой на висках, живые насмешливые глаза. Очень живые и насмешливые.

— Здравствуй, Раус.

Передо мной человек не склонный к соблюдению устоявшихся правил. Он из простых, но плевать хотел на приличия. Ему до павлиньего хвоста, что там я думаю, не слыша учтивого «риттер». Рейн всегда говорил, что нельзя спускать подобное простолюдинам. Иначе тебя все перестанут уважать. По мне, так он прав и не прав. Иногда «риттер» не помогает в отношениях с людьми, а больше вредит. В тех же «Соломенных плащах» всё становится проще, когда у Капитана, Головы и у меня — лишь прозвища.

Славные фамилии, бесценную кровь, доставшуюся от предков, и безграничное самомнение стоит оставить для бала у лорда-командующего.

Впрочем, как я уже сказал, истина в слове «иногда». Просто следует чувствовать момент. Продавший мне часть дома легко держался на «ты», и это не вызывало у меня ровным счётом никакого недовольства…

Подъём ко мне на этажи был возможен как по внешней лестнице, находящейся на другой стороне здания (куда можно попасть через отпираемую решётку в арке, а потом сквозь внутренний двор). Либо через зал «Пчёлки и Пёрышка». Я обычно ходил именно вторым, коротким путём.

Внутри в солнечных лучах кружились пылинки и из-за середины дня занято было лишь три стола. Я втянул в себя льющиеся с кухни запахи чеснока, перца, пряностей, жарящейся курицы, креветок и, проходя мимо, кивнул дежурившему за стойкой бармену.

Моего возраста, высокий, в широком кожаном фартуке, который он вечно надевает, если подменяет жену и разносит еду на горячих сковородках. Он привлекает внимание своей необычной внешностью, потому что альбиносы в Айурэ редки, а розовые радужки ещё большая редкость.

Дверь в мою часть здания ничуть не отличалась от остальных дверей в «Пчёлке и Пёрышке». Я отпер её собственным ключом, и замок, как всегда, мягко щёлкнул, приветствуя моё возвращение.

Приличные люди держат слуг хотя бы для того, чтобы их встречали. Даже в нашем старом особняке есть дворецкий. Но особенность моей нынешней жизни такова, что я предпочитаю обходиться без постоянных лакеев.