"Фантастика 2025-155". Компиляция. Книги 1-32 - Сергей Александрович Плотников

— Во-первых, я хреновый некромант, — я потер лицо руками. — Во-вторых, есть множество этических и практических ограничений на использование нашей силы. Да и ее у меня сейчас кот наплакал…

— Помнишь ту дурацкую песню про тебя и твоих жен, которую до сих пор нет-нет да и закажет кто-нибудь в таверне? — спросил Мишель.

— Да-а? — я тут же выпрямился.

Леу и Рагна в свое время решили, что это Кэтрин какому-то барду растрепала о наших приключениях — но, по зрелом размышлении, я понял, что это отнюдь не в ее характере. Наемница, конечно, девица легкомысленная (была!), но не сплетница. И уж точно не стала бы неуважительно отзываться о Ханне или той же Леу, с которыми успела от души подружиться! Да и о Рагне бы не стала. Правда, она могла рассказать совсем в другом ключе, а какой-то идиот-бард переделал, но при встрече Кэт сама опровергла это, сказав, что появление песни стало для нее полным сюрпризом. Хотя ей, в отличие от меня, баллада очень даже понравилась! Как она сказала, «задорная такая и смешная».

Но кто еще мог знать нашу историю в таких подробностях? Мишеля или Габриэля подозревать было нелепо… Опять же, меня смущало то, что песня как-то очень быстро распространилась по королевству, невзирая на ее, по моей пристрастной оценке, более чем скромные художественные достоинства! То есть автор должен был быть известным исполнителем изначально, скорее всего, столичным — а песня ходила анонимно, никто ее авторства не знал.

— Я тебе намекну, — сказал Мишель. — Во-первых, песня впервые стала исполняться среди придворных, и уж потом ушла в народ. Во-вторых, канцлер Нейвин получал подробнейшие отчеты обо всем походе против Темного властелина — от меня лично.

— Ты хочешь сказать, что это он⁈ — сложил я два и два.

— Развлекался он так, — скривился Мишель. — Отдыхал от трудов неправедных! Оказывается, «Балладу о чаше» и «Огненный клинок» тоже он написал! Я настолько разочарован и обижен, что хоть плачь. Это были мои любимые песни.

— Да уж… — сочувственно произнес я.

Очень неприятно, когда любимый автор оказывается паскудой-человеком, по себе знаю!

Я откинул легкое одеяло, которым меня кто-то укрыл — Дарина, скорее всего — и сел на постели, нашаривая ногами сапоги.

— Ну, пойдем, раз такое дело, — мрачно сказал я. — Для автора той баллады я уж расстараюсь!

— Я так и подумал, — кивнул Мишель.

* * *

Канцлер Нейвин восседал на тяжелом дубовом кресле, обитом полосатой тканью, посреди богато обставленной комнаты с торопливо заколоченными окнами и брюзгливо смотрел на нас с Мишелем.

— Избавьте меня от ваших попыток давить на совесть в стиле господ Светлых, — хмуро сказал он. — Посмотрю я на вас, когда вы оттрубите хотя бы год-другой в качестве канцлера этого щенка!

Мы с Мишелем переглянулись.

— Ты и правда будешь канцлером? — спросил я.

— Временно. Пока не найдем кого получше. А потом я буду министром войны, мы уже решили.

— Тебе это больше подходит, — одобрил я.

Канцлер только фыркнул, но ничего не сказал. Он глядел на нас с таким тяжелым презрением и даже брезгливостью, как будто это мы только что пытались зверски убить и замучить его родных и друзей, а потом еще вдобавок испражнились на его любимые рукописи.

Я шагнул к канцлеру и быстрым движением коснулся его скулы. Просто коснулся, указательным пальцем. Но канцлер завопил, испуганно вскинул руки к лицу.

— Что это⁈ Что вы сделали⁈

— Всего лишь временно парализовал глазные нервы, — сказал я спокойным тоном. — Хотя, наверное, стоило начать с вашего сфинктера — но я только проснулся, не хочется себе аппетит портить перед завтраком.

— Что вы позволяете⁈ Я буду жаловаться в Ковен магов!

— Вы не в том положении, чтобы жаловаться, — фыркнул я. — К тому же, я не являюсь магом и не состою в этой почтенной организации… Давайте поступим проще — вы все-таки расскажете Мишелю все, что он хочет знать, а я спокойно верну вам зрение. И не для того, чтобы вы полюбовались скоротечной гангреной на обеих руках, а просто так?

…Естественно, канцлер заговорил. Даже защебетал, я бы сказал. Правда, для большей связности речи пришлось все-таки заставить онеметь его пальцы на левой руке и пригрозить, что это первый этап гангрены. На самом деле именно на гангрену моих сил сейчас не хватило бы — но ему это знать было не обязательно. Главное, что перепугался до смерти. Поэты и писатели — они такие. Люди с хорошим воображением.

Выяснилось много всего интересного.

Окажется, среди герцогов очень многие были в сговоре — начиная с тех же Пренов, которым, видимо, не давало покоя довольно близкое родство с Хемпстедами. А вот баронов заговорщики почти не привлекали. Наш знакомец герцог Эмлис и мой сосед герцог Фойт тоже оказались чисты — хорошо, а то необходимость казнить и разжаловать Фойта могло бы сильно ударить по нашему совместному предприятию! По крайней мере, пока. Лет через десять-двадцать, возможно, у меня достанет денег избавиться от его влияния — но пока до этого далеко.

Во-вторых, причина, по которой Адам Хемпстед так не хотел передавать трон своему дяде, оказалась прозаичной и тоже завязанной на Даринский хребет — кто бы мог подумать. Оказалось, что король знал: его дядя — незаконный сын, плод измены его бабушки с заезжим магом из другого мира. Соответственно, ни он, ни его сын не имели никакого отношения к Хемпстедам — а значит, не могли повелевать «могущественным элементалем Даринского хребта»! Королева Селеста тоже об этом знала и планировала выдать за лорда Эйбрама, младшего двоюродного брата короля, Хелену — как раз для того, чтобы «вернуть кровь в младшую ветвь рода». Аргументировала она это тем, что в дальнейшем это может пригодиться в случае династического кризиса. Но король боялся, что это слишком усилит его дядюшку — и в результате выбрал Мишеля. Канцлер в то время, кстати, тоже выступал на стороне брака с Мишелем: он тогда еще не успел спутаться с «Ивой», искренне поддерживал короля и принца Бэзила и считал, что усиливать кого бы то ни было из королевских родственников — совершенно лишнее. Правда, он рассчитывал сделать Мишеля своей марионеткой и за счет него даже сблизиться с Храмом Света… Не получилось.

— Почему вы вообще перешли на сторону «Ивы»? — спросил Мишель холодно.