Джеймс Дашнер - БЕГУЩИЙ В ЛАБИРИНТЕ

Наконец Ньют прервал молчание.

— Ладно, следующий пункт: что делать с нашим Томми.

Томас вздрогнул, озадаченный таким заявлением.

— Что? Делать со мной? Ты о чём?

Ньют встал и потянулся, разминая руки.

— Поставил всю деревню вверх тормашками, шенк долбаный. Половина приютелей считает тебя Богом, остальная половина мечтает сбросить твою вонючую задницу в дырку Ящика. Так что есть о чём потолковать.

— Ну так о чём? — Томас не знал, что тревожит его больше — то, что люди считают его каким-то героем или же то, что кое-кто хотел бы, чтобы его вообще не существовало на свете.

— Терпение, — ответил Ньют. — Узнаешь после побудки.

— Завтра? Почему? — Томасу совсем не понравилось то, что он услышал.

— Я созвал Сбор. Ты тоже придёшь. Ты, чёрт побери, — единственный вопрос повестки дня.

Промолвив это, Ньют развернулся и ушёл, оставив Томаса в недоумении: почему понадобилось созывать целый Сбор, чтобы только поговорить о его скромной персоне.

ГЛАВА 24

На следующее утро Томас сидел на стуле перед одиннадцатью другими юношами и потел от волнения и страха. Ребята расселись полукругом, и он находился в центре этого полукруга. Все они были Стражами, и Томас с беспокойством осознал, что, значит, и Гэлли тоже был здесь. Один стул, прямо напротив Томаса, оставался пустым — излишне было объяснять, что это место Алби.

В этом помещении Берлоги Томас раньше никогда не бывал. Помимо стульев, в обширной комнате почти не было мебели — только один маленький столик в углу. Дощатые стены, дощатый пол. Создать хоть какое-то подобие уюта никому, видно, и в голову не приходило. Окна в комнате тоже отсутствовали, и в воздухе стойко держался запах плесени и старых книг. Томаса трясло, но вовсе не от холода.

Он почувствовал себя увереннее, когда увидел, что Ньют тоже здесь — сидит справа от пустующего стула Алби.

— От имени нашего лидера, который болен и лежит в постели, объявляю Сбор открытым, — провозгласил Ньют, слегка закатив глаза — ему, по-видимому, были противны любые формальности. — Как вы знаете, последние несколько дней были сплошным идиотством, и по большей части оно связано с нашим Чайником — с присутствующим здесь Томми.

Томас вспыхнул от смущения.

— Он больше не Чайник, — прогудел Гэлли так тихо и с такой угрозой, что это было почти комично. — Теперь он попросту нарушитель правил.

После слов Гэлли в комнате поднялся приглушённый гомон, но Ньют быстро утихомирил всех. Томасу внезапно захотелось оказаться как можно дальше отсюда.

— Гэлли, — сказал Ньют, — хоть немного постарайся придерживаться грёбаного порядка. Если ты собираешься разевать свой поганый рот каждый раз, как я что-то скажу, то можешь убираться отсюда к чёртовой матери, потому что я с тобой шутки шутить не намерен.

Томас немного прибодрился.

Гэлли сложил руки на груди и откинулся на спинку стула. Гримаса недовольства на его физиономии получилась такой натужной, что Томас чуть не расхохотался. Ему всё труднее становилось верить в то, что всего лишь сутки назад этот парень наводил на него страх. Ведь он попросту дурачок, жалкий клоун.

Ньют смерил Гэлли тяжёлым взглядом и продолжил:

— Рад, что с этим мы разобрались. — И опять закатил глаза. — Мы собрались здесь сегодня потому, что в течение последней пары дней чуть ли не каждый чёртов обитатель Приюта не давал мне проходу. Одни требовали снять с Томаса голову, другие жаждали заполучить его долбаную руку и сердце. Нам необходимо решить, что с ним делать.

Гэлли потянулся было вперёд, но Ньют оборвал его прежде, чем тот успел что-либо сказать.

— Ты получишь ещё возможность высказаться, Гэлли. Давайте по одному и по порядку. Да, Томми, тебе не разрешается даже пикнуть, прежде чем тебя не спросят. Усёк? — Он подождал, пока Томас не кивнул — тот сделал это весьма неохотно — и ткнул пальцем в парня, сидевшего на крайнем стуле справа: — Зарт — толстый зад, давай на старт.

Послышались смешки. Зарт, большой тихий парень, Страж Садов, поёрзал на сиденье. На взгляд Томаса он был в этой комнате так же не к месту, как морковка на помидорном кусте.

— Ну... — тягуче начал он, растерянно бегая глазами по сторонам, словно ожидал, что кто-нибудь подскажет ему, о чём говорить. — Я не знаю... Он нарушил одно из наших самых важных правил. Нельзя же, чтобы народ думал, что это о-кей... — Он помолчал, перевёл взгляд на свои руки, потёр их друг о друга. — Но опять-таки... благодаря ему мы многое узнали... Например, что там, снаружи, можно выжить, даже гриверов побить...

Томас облегчённо выдохнул. Теперь на его стороне был ещё один человек. Он пообещал себе впредь быть с Зартом особенно приветливым.

— Да перестань чушь пороть, — вмешался Гэлли. — Спорим — это Минхо разделался с говнюками!

— Гэлли, закрой пасть! — заорал Ньют, для пущего эффекта вставая и выпрямляясь во весь свой немалый рост. Томас приободрился ещё больше. — Я сейчас долбаный председатель, и если я услышу от тебя хоть одно вонючее слово, прежде чем до тебя дойдёт очередь, то устрою другое Изгнание на твою жалкую задницу!

— Да хоть сто порций, — саркастически пробубнил Гэлли и откинулся на стуле всё с той же смехотворной гримасой на физиономии.

Ньют сел и махнул Зарту:

— Что, всё? У тебя есть какие-нибудь официальные предложения?

Зарт потряс головой.

— О-кей. Твоя очередь, Котелок.

Повар одарил всех бородатой улыбкой, выпрямился и заговорил:

— У шенка яйца круче, чем у всех наших кур и индюшек, вместе взятых! — Он примолк, видимо, ожидая взрыва смеха, но никто даже не улыбнулся. — Вы чего, ребята? Чувак спас жизнь Алби, убил пару гриверов, а мы тут сидим, репу чешем, что, дескать, с ним делать. Чак сказал бы: не Сбор, а куча плюка!

Томасу хотелось подойти и пожать Котелку руку — тот высказал точь-в-точь то же, что он и сам думал обо всём мероприятии.

— Так что ты предлагаешь? — спросил Ньют.

Котелок сложил на груди свои волосатые лапы.

— Ввести его в состав Совета и пусть научит нас всему, что он там, в Лабиринте, делал.

Поднялся всеобщий гвалт, и Ньюту понадобилось полминуты, чтобы водворить порядок. Томаса передёрнуло: Котелок зашёл слишком далеко со своим предложением, почти сведя на нет весь эффект от своего выступления.

— Ладно, сейчас запишу, — сказал Ньют, черкая в блокноте. — А теперь все заткнулись! Я не шучу. Вы знаете правила: никакие идеи не отвергаются с порога, у каждого будет возможность высказаться, когда будем голосовать. — Он кончил записывать и дал слово третьему члену Совета, пареньку с чёрными волосами и веснушчатым лицом — его Томас видел в первый раз.

— Да у меня, собственно, нет мнения, — промямлил он.

— Что? — рявкнул Ньют. — Тогда на фиг ты нужен в Совете! За каким чёртом тебя сюда выбирали?

— Сожалею, но я и правда не знаю, — пожал плечами паренёк. — Ну, если что, то я согласен с Котелком. Почему мы должны наказывать человека за спасение жизни?

— Ага, значит, мнение у тебя всё же есть, так ведь? — настаивал Ньют, держа карандаш наготове.

Паренёк кивнул, и Ньют опять принялся царапать в блокноте. Напряжение постепенно отпускало Томаса — похоже, большинство Стражей было за него, а не против. Все равно ему было невмоготу просто сидеть и ждать, отчаянно хотелось высказаться в свою защиту. Но он заставил себя следовать приказу Ньюта и сидел тихо, как мышь под метлой.

Следующим был прыщавый Уинстон, Страж Живодёрни.

— Я думаю, его следует наказать. Чайник, не обижайся... но, Ньют, ты же сам всегда ноешь: порядок, порядок... Если мы его не накажем, то подадим дурной пример. Он всё ж таки нарушил наше Правило Номер Один.

— О-кей, — сказал Ньют, черкая в блокноте, — значит, ты за наказание. Какое?

— Думаю, недели в Кутузке на хлебе и воде достаточно. И донести это до всех, чтобы впредь никому неповадно было.

Гэлли захлопал, заработав хмурый взгляд Ньюта. Томас слегка приуныл.

Высказались ещё двое — один за предложение Котелка, другой — Уинстона. Подошла очередь Ньюта.

— Я согласен с большинством из вас. Его надо наказать, но после этого нужно решить, как использовать то, что он умеет. Я выскажу своё мнение под конец, когда услышим всех. Следующий.

Томасу разговоры о наказании решительно не нравились, даже ещё больше, чем то, что надо было держать рот на замке. Но как бы странно это ни звучало после всех его подвигов, в глубине души он не мог не согласиться, что действительно нарушил Самое Главное Правило.

Обсуждение продолжалось. Одни считали, что его надо поощрить, другие были за наказание, третьи — и за то, и за другое. Томас сидел как на иголках, не в силах слушать — он предвидел, что скажут оставшиеся два Стража — Гэлли и Минхо. Последний за всё время разбирательства не вымолвил ни слова, лишь сидел, сгорбившись, на стуле, и по его виду можно было подумать, что он не спал по крайней мере неделю.