Говорящие кости - Кен Лю

спасти мальчишку при помощи приставленных к крыше лестниц или подогнанных туда возов с сеном. Но Тодьу бил по лестницам палицей и кидался горящими деревяшками, вынуждая спасателей отступить. Над головой у мальчика кружил воздушный корабль, с которого спустили длинный веревочный трап, но Тодьу перебежал на ту часть крыши, где пожар был сильнее, как будто пламя обещало ему защиту, а не смерть.

– Дьу-тика! – крикнула Дьана. – Не делай этого!

– Предательница! – бросил он Дьане и плюнул в ее сторону. Глаза у Тодьу горели ненавистью. – Трусиха! Единственное, о чем я жалею, – это что ты спаслась из огня! Матери следовало утопить тебя, когда ты родилась!

Эти слова больно ранили сердце девочки. Ведь это говорил ее родной брат, единственный на свете, кто делил с нею воспоминания и должен был быть самым близким для нее человеком.

В ночи появилось второе воздушное судно, летевшее медленно. В его гондолу была залита ледяная вода из центральных цистерн Пана. Воздушный корабль двигался прямо на мальчика на крыше с намерением облить его самого и горящую кровлю, готовую вот-вот обрушиться.

– Я Тодьу Роатан! – выкрикнул Тодьу из густой завесы дыма голосом хриплым и диким. – Сын Вадьу Роатан, дочери Тенрьо Роатана, пэкьу Укьу-Тааса! И я не посрамлю великих предков! Я очищу свою грязную кровь огнем! Я умру как льуку, а не как дара-рааки!

Он нырнул в море пламени и исчез.

– Мой брат должен быть похоронен по обычаю льуку, – сказала Дьана, подавив рыдание. – Его тело следует оставить на открытом месте в глуши, дабы оно стало пищей для клыков и когтей, зубов и клювов. Пэдиато савага – единственный способ позволить его духу обрести покой.

– Не согласишься ли ты на компромисс? – осведомилась Фара. – В конечном итоге Тодьу ведь настолько же дитя Дара, насколько и Укьу-Тааса. Что, если его тело будет помещено на открытом поле в огражденном пространстве и накрыто сетью на три дня, прежде чем…

– Нет! – отрезала Дьана и помолчала немного, чтобы вернуть голосу спокойствие. – Тодьу не может быть похоронен в императорской усыпальнице. Мой брат ненавидел все, что связано с… Дара. Я не могу предать его после смерти.

Слезы брызнули у нее из глаз, а плечи поникли под новой волной горя.

Фара вздохнула. Вести с Дьаной переговоры было необычайно сложно. Внимательная, серьезная, с абсолютно непроницаемым, скрывающим любые эмоции лицом, она сражалась за каждый пункт, каждый абзац, каждую логограмму в твердом намерении выторговать для льуку все возможные уступки. Вопреки любви к культуре Дара и прекрасному знакомству с ней – без сомнений, то был результат уроков Тиму – она подчас вела себя так, будто ее совершенно ничего не связывает с народом отца.

Иногда императрица забывала, что Дьана еще ребенок и доводится ей племянницей.

Сейчас она подавила порыв обнять плачущую девочку. Интересы и опыт обеих были столь различны, что их разделяла зияющая пропасть, перекинуть мост через которую оказалось совсем не просто.

– Похороны в значительной степени послужат сближению между льуку и местными. – Фара предприняла еще одну попытку осторожно уговорить Дьану. – Погребальные обряды гораздо важнее для живых, чем для мертвых. Если представить Тодьу членом императорской семьи, это станет важным символом как для льуку, так и для народа Дара.

– Он не символ, – процедила Дьана сквозь зубы. Перед глазами у нее стояло, отказываясь уходить, лицо Тодьу, перекошенное злобой и отчаянием. Сколько бы ни убеждала она себя, что капитуляция – единственный оставшийся для льуку выход, отогнать страшное видение, проигнорировать обвинения брата никак не удавалось: «Предательница! Трусиха!» Вина жгла ей горло подобно желчи. – Он мой брат и вовсе не член вашей семьи.

Фара нахмурилась:

– Думай, что говоришь.

Она задышала глубже, чтобы успокоиться. Нужно попробовать урезонить юную пэкьу.

– Переговоры и без того уже тянутся слишком долго, и ты должна видеть, что общественное мнение поворачивается против нас обеих. Двор Одуванчика находится под страшным давлением народа, требующего встать на позиции возмездия по отношению к льуку. Тем временем на Дасу и Руи уцелевшие таны из числа непреклонных, поняв, что непосредственная угроза гибели от жажды тольусы миновала, снова раздувают пламя превосходства льуку. Не далее как сегодня протестующие в Гинпене почти сорвали отправление воздушного флота, требуя перестать лечить льуку. А только что я получила известие, что группа танов льуку на Дасу перебила охрану и сбежала в джунгли, призывая к общему восстанию.

– Можно ли винить их в этом? – Дьана с вызовом посмотрела на тетю. – Джиа превратила священную тольусу в инструмент уничтожения нашего народа. Способна ли ты представить, сколько льуку умерли самым позорным образом: не на поле боя, но сражаясь друг против друга в мороке страшного недуга?

Она отвела глаза, и взгляд ее опять коснулся обгоревшего лица Тодьу. Девочка вздрогнула и снова неприязненно посмотрела на Фару:

– Представляешь ли ты, какую боль мы вытерпели, глядя, как гордые воины превращаются в ходячих мертвецов и жалобно скулят, умоляя выдать им еще отравленных ягод? Представляешь ли ты…

– Довольно! – отрезала Фара. – Они сами виноваты. – Голос ее звучал резко и язвительно.

Императрица постаралась унять дрожь. Она была снисходительна к Дьане, но любому терпению есть предел: разыгрывая жертву, юная пэкьу довела ее до крайней точки.

Раз за разом Фара напоминала себе, что Дьана росла в окружении непреклонных льуку, которые постоянно внушали ей искаженные представления об истории и реальности. Даже если она знала о зверствах льуку по отношению к туземцам, то эти события казались девочке далекими и абстрактными. Зато жажда тольусы ударила по тем, кто был ей близок: по верным матери танам и уважаемым шаманам, по ее брату. Какие ужасы довелось пережить Дьане, когда почва в Укьу-Тааса начала уходить из-под ног? Осознание того, что она льуку только наполовину, естественным образом толкает девочку к излишнему рвению в отстаивании их интересов. Как иначе ей, всего лишь ребенку, обеспечить поддержку танов матери, пока она ведет торг о будущем своего народа?

И еще… Фара не могла не замечать тени Тиму в непоколебимой уверенности Дьаны в своей правоте, в упрямой защите льуку. Дьана была воистину дочерью ее брата, и сердце разрывалось при виде того, как она попадает в ту же ловушку, что и Тиму.

Что ж, если договориться по-хорошему не получилось, нужно попробовать другой подход.

– Вообще-то, ты тоже виновата, – добавила Фара голосом холодным как лед.

Ушам своим не веря, Дьана несколько раз беззвучно открыла и закрыла рот.

– Что? – выдавила она наконец. – И в чем же, интересно?

– Ты виновата в том, что ведешь себя как глупый ребенок, ослепленный горем,