"Современная зарубежная фантастика-2". Компиляция. Книги 1-24 - Дженн Лайонс

ближе, он увидел, что под обломками все еще лежат тела. Он увидел бледную руку, наполовину погребенную под упавшими кирпичами. Он увидел пряжку от ботинка, прикрепленную к обугленной голени. Возле Старой библиотеки он увидел массу волос, черных, покрытых пылью. Он отвернулся, прежде чем смог разглядеть лицо под ним.

— Они не убрали тела. — Он почувствовал головокружение.

Виктория приложила руку ко рту.

— О, Боже.

— Они не убрали тела…

Он встал. Он не знал, что ему делать — оттащить их в лес одного за другим? Вырыть им могилы прямо у библиотеки? Накрыть хотя бы тканью их открытые, пристальные глаза? Он не знал, но ему казалось неправильным оставить их там, беззащитных и уязвимых.

Но Виктория уже тянула его обратно за деревья.

— Мы не можем, ты же знаешь, мы не можем…

Они просто лежат там — Энтони, Вимал, Рами…

Они не отвезли их в морг. Даже не накрыли их. Они просто оставили мертвых там, где они упали, истекая кровью по кирпичам и страницам, просто перешагивали через них по пути к раскопкам библиотеки. Была ли это их мелкая месть, расплата за пожизненные неудобства? Или им просто было все равно?

Мир должен сломаться, подумал он. Кто-то должен ответить за это. Кто-то должен пролить кровь. Но Виктория потянула его вниз, в ту сторону, куда они пришли, и ее хватка, как у тигра, была единственным, что удержало его от того, чтобы броситься в драку.

— Здесь нет ничего для нас, — прошептала она. — Пора, Робин. Мы должны идти.

Они выбрали хороший день для революции.

Это был первый день семестра, и один из редких дней в Оксфорде, когда погода была обманчиво чудесной; когда тепло обещало больше солнца и радости, чем непрекращающиеся дождь и снег, которые неизбежно приносила Хилари. Везде было чистое голубое небо и пикантные намеки на весенний ветер. Сегодня все будут внутри — преподаватели, аспиранты и студенты, а в вестибюле башни не будет клиентов, поскольку в этом году Вавилон был закрыт на перестановку и ремонт в течение первой недели семестра. Никто из гражданских не попал бы под перекрестный огонь.

Вопрос заключался в том, как попасть в башню.

Они не могли просто подойти к входной двери и войти. Их лица были напечатаны в газетах по всему Лондону; наверняка кто-то из ученых знал, даже если все это было скрыто в Оксфорде. У входной двери по-прежнему дежурило с полдюжины полицейских. И, конечно, профессор Плэйфер уже уничтожил пробирки с кровью, в которых были обнаружены их вещи.

Тем не менее, в их распоряжении было три преимущества: отвлекающий маневр Гриффина, полоса невидимости и тот факт, что защита вокруг двери была предназначена для того, чтобы материалы попадали внутрь, а не наружу. Последний факт был лишь теорией, но сильной. Насколько они знали, заслоны срабатывали только при выходе, но не при входе. Воры всегда прекрасно проникали внутрь, пока кто-то держал дверь открытой; проблемы возникали при выходе.[874]

И если они сделают то, что собирались сделать сегодня, то не покинут башню еще очень долго.

Виктория глубоко вздохнула.

— Готов?

Другого пути не было. Они ломали голову всю ночь и ничего не придумали. Теперь ничего не оставалось делать, кроме как действовать.

Робин кивнул.

— Explōdere, — прошептал он и бросил прут Гриффина через зеленую поляну.

Воздух рассыпался. Брусок был безвреден, теоретически знал Робин, но все же его шум был ужасен, он напоминал звук разрушающихся городов, рушащихся пирамид. Он почувствовал инстинкт бегства, поиска безопасности, и хотя он знал, что это всего лишь серебро, проявившееся в его сознании, ему пришлось преодолеть все порывы, чтобы не побежать в другую сторону.

— Пойдем, — настаивала Виктория, дергая его за руку.

Как и ожидалось, полиция ушла через зеленую зону; дверь с грохотом захлопнулась за горсткой ученых. Робин и Виктория помчались по тротуару, обогнули печать и протиснулись следом за ними. Робин затаил дыхание, когда они переступили порог, но ни сирены не взвыли, ни ловушки не сработали. Они были внутри; они были в безопасности.

В вестибюле было многолюднее, чем обычно. Неужели их сообщение увидели? Пришел ли кто-то из этих людей, чтобы ответить на их призыв? Он никак не мог понять, кто был с «Гермесом», а кто нет; все, кто встречался с ним взглядом, отвечали ему одинаково незаинтересованным, вежливым кивком и шли дальше по своим делам. Все это казалось таким абсурдно нормальным. Неужели никто здесь не знал, что мир рухнул?

В другом конце ротонды профессор Плэйфер прислонился к балкону второго этажа, беседуя с профессором Чакраварти. Профессор Чакраварти, должно быть, пошутил, потому что профессор Плэйфер рассмеялся, покачал головой и посмотрел на вестибюль. Он встретил взгляд Робина. Его глаза выпучились.

Робин вскочил на стол в центре вестибюля как раз в тот момент, когда профессор Плэйфер бросился к лестнице.

— Послушайте меня! — крикнул он.

Шумная башня не обратила на него внимания. За ним поднялась Виктория, держа в руках церемониальный колокольчик, которым профессор Плэйфер оглашал результаты экзаменов. Она подняла его над головой и трижды яростно тряхнула. В башне воцарилась тишина.

— Спасибо, — сказал Робин. — Ах. Итак. Я должен что-то сказать. — Его сознание мгновенно помутилось при виде стольких пристальных лиц. Несколько секунд он просто моргал, немой и изумленный, пока, наконец, слова не вернулись на язык. Он сделал глубокий вдох. — Мы закрываем башню.

Профессор Крафт протиснулась в вестибюль. Мистер Свифт, что, ради всего святого, вы делаете?

— Подождите, — сказал профессор Хардинг. — Вы не должны быть здесь, Джером сказал…

— Идет война, — пробурчал Робин. Он поморщился, когда слова покинули его рот; они были такими неуклюжими, неубедительными. У него была заготовлена речь, но внезапно он вспомнил только основные моменты, и те звучали нелепо, даже когда он произносил их вслух. В вестибюле и на балконах этажами выше он видел сменяющие друг друга выражения скептицизма, веселья и раздражения. Даже профессор Плэйфер, запыхавшийся у подножия лестницы, выглядел скорее озадаченным, чем взволнованным. Робин почувствовал головокружение. Ему хотелось блевать.

Гриффин знал бы, как внушить им это. Гриффин был рассказчиком, настоящим революционером; он мог нарисовать нужную картину имперской экспансии, соучастия, вины и ответственности с помощью нескольких выматывающих фраз. Но Гриффина здесь не было, и лучшее, что мог сделать Робин, — это направить дух своего умершего брата.

— Парламент обсуждает военные действия в Кантоне, — он заставил свой голос стать громче, чтобы занять в комнате больше места, чем когда-либо. — Нет подходящего предлога, кроме жадности торговых компаний. Они планируют навязать китайцам опиум под дулом пистолета, и поводом для