Владимир Поселягин - Четвертое измерение-2

Я не собирался отпускать никого из них. Мне не нужны были свидетели. А то что при перестрелке несколько человек смогут уйти я сомневался, так что мое решение напасть на них ночью во время сна, была продиктована именно необходимостью не оставлять свидетелей.

Я давал им возможность рассмотреть меня издалека, как я еду ничего не подозревая. Не хотелось бы спугнуть их.

Все это было продиктовано только для того чтобы показать. Меня надо бояться. Ушли люди в прерию по моим следам и не вернулись. Так что и шериф и Хоткинс — старший, теперь единственный Хоткинс, получат тот урок, который они запомнят на всю жизнь.

Как я и предполагал, они не стали преследовать меня ночью, а остановились на бивуак. Судя по уверенным движениям, они считали, что у них немалые шансы 'взять' меня.

Я лежал на самом краю высокой скалы, залезть на которую мне пришлось потратить немало сил. И сейчас разглядывая лагерь, я прикидывал, как буду действовать ночью.

'Эх, сюда бы карманную артиллерию. Ведь так удобно стоят, всех накрою. Или на крайняк ВАЛ, тоже неплохо', — подумал я.

Ковбои приговаривались, общаясь друг с другом, но пока не ложились спать. Двое часовых бдели чуть в сторону, вслушиваясь в тишину. На глаз сейчас надежды не было, видать опытные. Это плохо.

'Да когда же вы спать ляжете?!' — в который раз подумал я, смотря на лагерь преследователей.

Наконец все кроме часовых улеглись и я, наконец, узнал почему бобовую похлебку называют музыкальным супом, по — видимому, это был прототип, нашего, горохового.

Подхихикивая каждому вновь издаваемому звуку, я тихо спускался вниз. Судя по всему, каждый старался издать звук как можно громче. На самые громкие ковбои отвечали взрывом хохота.

'Соревнуются они что ли?' — думал я, мысленно уже прикидывая, где лежит каждый 'музыкант'. Это было не трудно, на слух я никогда не жаловался.

Тихо спрыгнув на высохшую каменистую землю, я замер и после некоторого размышления направился к лошадям, которых охранял часовой, в котором я к своему изумлению узнал парикмахера стригшего меня сегодня утром.

Индейские мокасины великая вещь. Я ни разу не пожалел о своей покупке что сделал в городе. Нож тихо вошёл под ребра часовому. Придерживая не громко булькнувшего горлом парикмахера, зажимая ему рот, я опустил тело на землю, где дождавшись, когда он замрёт окончательно, выдернул нож и убрал руку от его рта.

Встав, я посмотрел на настороженных лошадей, некоторые стали громко всхрапывать. Им явно не нравился запах крови. Выбрав четырех лошадей статью получше, я вывел их из природного загона и, использовав уздечки, привязал метров в ста от лагеря. Сам загон находился в шестидесяти метрах, чего я честно говоря не понимал. Зачастую от твоей лошади зависит жизнь, а тут такая беспечность. Не понимаю, горожане они что ли, если судить по часовому у лошадей? Тогда на фига я им сдался?

Второй часовой откровенно пренебрегал своими обязанностями, подумал я, глядя, как он клюет носом, а когда он вообще всхрапнул, то только улыбнулся.

Возможность для моих действий была не просто подходящей, а вполне реальной. Шериф спал отдельно от горожан. Рядом с ним были два его помощника.

Тихо хмыкнув, я начал именно с часового. Чтобы до него по быстрее добраться мне пришлось убрать семь человек, пока он тоже не уснул вечным сном. Сделав круг, я замер у тела шерифа, который что‑то бормотал во сне.

Что ни говори, а сон у шерифа был просто богатырский, он не проснулся даже тогда, когда я вынес пол лагеря. То есть, все оружие и продовольствие. Не скрою, это было довольно долгим делом, мне пришлось запрячь все двадцать три лошади, пока я не перетащил весь хабар на них, хорошенько увязав, что бы ничего из трофеев не свалилось, нужно же чем‑то расплачиваться с Белом пером.

Убедившись, что кроме двадцати двух трупов и посапывающего шерифа в лагере никого не осталось я, прихватил повод первой лошади, к которой были по одной привязаны все остальные, образовавшие целую колонну и повел их к своему лагерю, где и стреножил, не сбрасывая груз.

Убедившись, что без чужого вмешательства лошади никуда не денутся, я развернулся и пошагал обратно. Скоро должен был начаться рассвет, а пропустить пробуждение шерифа, я не собирался ни при каких обстоятельствах.

Вести табун лошадей было удивительно сложно. То одна, то другая постоянно тормозили движение из‑за чего вставали все. Моя идея вести их привязав друг к другу, этакой змеей, выходила боком. Темп движения заметно снизился.

Трудная поездка была разбавлена моими воспоминаниями, как проснулся шериф. Поэтому я достаточно часто неожиданно взрывался хохотом, как только вспоминал, как шериф с дикими криками носился по лагерю, спотыкаясь об уже окоченевшие тела своих подельников. Однако когда он побежал в прерию, я был вынужден констатировать, что он сошел с ума, судя по его странному поведению. Городской хлюпик, притворяющийся крутым копом, что ещё скажешь. У меня сложилось именно такое впечатление, когда я наблюдал за его поведением.

Дав Чернышу шпор, я снова сдвинул импровизированную колонну с места.

За день мы преодолели километров двадцать, и сейчас в сгущающейся темноте спускался по склону холма к видневшемуся внизу небольшому озеру. Лошади, почуяв воду, заторопились к ней, некоторые особо наглые даже обогнали, но вынуждены были остановиться, когда я тормознул Черныша. Нахватало, чтобы они еще спутались. Предстояла тяжёлая работа, снимать седла и освобождать от груза спины лошадей. Закончил я, когда уже совсем стемнело. Поэтому пришлось приготавливать ужин и искупаться, прежде чем отойти ко сну, в полной темноте.

Нагнал караван я только к обеду следующего дня, так что, заметив впереди белые верха повозок, только пришпорил коня, нагоняя их.

Переговорив со встретившим меня патрулем, я поскакал дальше. Мой фургон двигался седьмым, счастливое число. В табуне, что гнали сбоку от каравана, был хорошо заметен Зверюга, любимец Агнесс, который своей великолепной статью выделялся среди других лошадей.

Обойдя по дуге стадо коров голов в сорок, я подскакал к своему фургону и громко свистнул.

Моё появление в караване вызвало ажиотаж, мало того что так неожиданно прискакал, так еще и с осёдланными лошадями, и как они попали ко мне догадаться было не сложно. Поэтому смотрели на меня настороженно.

Соскочив с Черныша я отдал повод в руки жены Белого пера, который сидел и правил мулами, и одним прыжком запрыгнул в фургон.

— Мы так соскучились, — выдохнула Мэри, и обняла меня. Они обе сидели у левого борта и подремывали, когда я их разбудил.

— Откуда у тебя эти лошади? — спросила Агнесса.