Пустующий трон - Кен Лю
Пустующий трон читать книгу онлайн
После гибели Куни Тару для империи Дара наступили тяжелые времена. Коварные льуку захватили часть Островов. Их наступление удалось остановить, однако, согласно расчетам Луана Цзиа, через несколько лет проход в Стене Бурь вновь откроется, и тогда враги смогут прислать подкрепление. Тэра, дочь императора Ратина, которую он официально провозгласил наследницей престола, по политическим мотивам выходит замуж за вождя агонов и отправляется с ним на чужбину, передав трон своему брату Фиро. Однако регент Джиа всеми правдами и неправдами старается не допустить нового императора к власти. Тиму, старший сын Куни, приверженец политики мирного сосуществования, слишком поздно понимает, что стал марионеткой в руках своей супруги Танванаки. И только Фара, самая младшая из детей Дома Одуванчика, держится вдалеке от политики, предпочитая наслаждаться жизнью. В поисках приключений юная принцесса отправляется инкогнито в Гинпен. Она и не подозревает, какую удивительную встречу уготовила ей судьба…
Третья книга цикла «Династия Одуванчика». Впервые на русском!
Как бы ему ни хотелось усомниться, доказать невиновность льуку, перед глазами всегда вставал образ солдат Кутанрово Аги, истребляющих жителей Киго-Йезу. Отрицать очевидное было глупо. Его беззаботная жизнь и обучение в Укьу-Тааса зиждились на этих зверствах.
Кинри проснулся от кошмара, где Одуванчика, Рати Йеру, Надзу Тей, Лодан, Мати и госпожу-хозяйку Васу жгли огнем гаринафинов, которыми управляли его мать и Кутанрово Ага. Предсмертные крики близких отзывались в голове еще долгое время после того, как юноша в холодном поту вскочил с постели.
Собственное отражение в зеркале заставило отшатнуться: ему не хотелось видеть материнские черты.
Кинри уставился на писчий нож и представил, как взрезает им вены, выпуская вместе с кровью ненависть к самому себе и тяжесть унаследованного греха, умилостивив таким образом неумолимую судьбу.
Он молча оплакал смерть и страдания, давшие начало его родине, оплакал память мифа, который долгое время подпитывал его веру.
Юноша погладил черепаший панцирь, подарок матери. Этот панцирь был миниатюрным отражением смятения, царившего сейчас в душе Кинри. В Укьу-Тааса он толковал значение портрета одним образом; в Дара же ему открылось совершенно иное, истинное значение.
«Карта… Она поможет тебе добраться домой, к родным».
Семья на панцире была не его, а Дзоми. В свете этого открытия требовалось многое переоценить. Был ли панцирь своего рода признанием со стороны матери, этаким бессловесным намеком на правду?
Мама научила его владеть охотничьим копьем и дубинкой, которой глушили рыбу, она перевязывала ему раны и утирала слезы, говорила, что Укьу-Тааса – его дом, отвечала на вопросы о жизни в степи, рассказывала о жестоком правлении адмирала Криты и блестящем восстании пэкьу Тенрьо, пела песни о подвигах Афир и Кикисаво, просила старого Огу научить сына языку дара, умоляла мастера Надзу Тей стать его наставницей…
Но всякий раз, когда Кинри спрашивал мать об основании Укьу-Тааса, в ее взгляде появлялись тоска и боль, которых мальчик не мог понять. Теперь он сообразил, что ей просто не хотелось лгать, и даже то, что она умалчивает о тех или иных фактах, терзало ее изнутри.
Кинри не знал, чем Гозтан занималась в прошлом и какие преступления ей пришлось совершить ради создания Укьу-Тааса. Но даже после того как юноша прочитал все донесения и свидетельские показания, даже после всех тех ужасов, которые Кинри увидел своими глазами, и кошмаров, которые ему приснились, одно оставалось неизменным, непреложным: мать любила его, а он любил ее. Он любил маму, несмотря на все ее прегрешения. И от этого на сердце у Кинри становилось еще теплее и еще больнее.
Когда в гости к нему заявилась Цветочная банда, Кинри едва не сказался больным и не отправил всех восвояси. Как изменится их отношение теперь, когда друзьям стало известно, что в его жилах течет кровь ненавистных льуку?
Но Рати, Види, Арона и Мота вовсе не затронули эту тему.
Сперва он был им благодарен, считая, что независимо от происхождения они по-прежнему видят в нем друга, прежнего Кинри Рито. Но после нескольких непринужденных реплик о том, как ему повезло, юноша понял, что члены Цветочной банды предположили, будто он принял свое наследие дара и отверг мать-льуку с той же радостью и легкостью, с какой человек отказывается от ложных убеждений, единожды узнав истину.
Между ними существовала – и постоянно росла – пропасть жизненного опыта. Кинри задумался, насколько же велика в таком случае пропасть между ним и Одуванчиком… точнее, Фарой, принцессой Дара?
Членам банды, как и Кинри, было позволено свободно перемещаться по Последнему Укусу, но запрещалось покидать его. Рати рассказывала о чудесах, что увидела в лабораториях, и об экспериментальных камерах; Види поведал о многочисленных реформаторских предложениях, которые императрица отвергла за последние годы и навсегда запечатала в архивах Последнего Укуса. Многие из этих предложений сделали бы Дара совершенно иной страной, не похожей на ту, где они жили. Ароне не давали покоя считавшиеся утраченными пьесы и песни времен государств Тиро и правления императора Мапидэрэ, о которых ей было известно лишь по слухам, а Моту по-прежнему занимало расследование судьбы маршала Гин Мадзоти.
– Она вовсе не была изменницей, – радостно сообщил Мота, сияя так радостно, как Кинри не мог и припомнить.
– Откуда ты узнал? – спросил он, чтобы лишний раз не говорить о себе.
– Пойдем покажу.
Печати на свитках оставались сломаны. Дзоми до сих пор так еще и не решила, использовать их или нет в качестве улик на процессе, посвященном государственной измене.
Поэтому Кинри удалось прочесть объемные отчеты о суде над Гин Мадзоти: запись первой беседы между императрицей Джиа и принцессой Фарой (которая тогда была еще ребенком и не имела ни малейшего представления о политических веяниях и волнениях, царивших вокруг); заявления первого министра Кого Йелу, требовавшего доказательств; свидетельства Дзоми Кидосу о том, что Гин Мадзоти планировала восстание; собственные показания маршала, яростно отрицавшей любые обвинения; предсмертную записку секретаря предусмотрительности Рина Коды, признавшегося, что он был соучастником заговора императрицы; признания Дору Солофи и Ноды Ми, подтверждающие версию Рина Коды; отказ Дзоми Кидосу от прежних показаний и обвинений; личное признание императрицы в подкупе свидетелей; и, наконец, записанную собственноручно императором Рагином продолжительную беседу между ним и маршалом, в завершение которой Гин Мадзоти переломила свой клинок, чтобы показать, что не станет искажать правду ради достижения политической стабильности и ни за что не примет ложь Джиа.
Двор Одуванчика и впрямь оказался таким лживым и мерзким местом, как Кинри и учили в Укьу-Тааса. Но подтверждение этого факта не принесло ему радости. По непонятной причине в архиве не было ничего, что объясняло бы, почему, после того как пэкьу Тенрьо взял в плен Куни Гару, Гин Мадзоти вдруг изменила решение и приняла все обвинения в свой адрес, при этом выступив с мечом в защиту Дара. Она сражалась за Джиа – женщину, пытавшуюся ее опорочить, – и даже прославляла ту как достойную императрицу.
– Некоторые истины, – со вздохом проговорил Мота, – навсегда утрачены для истории.
Кинри отложил последний свиток. Его сердце превратилось в руины.
Если правда о зверствах льуку в ходе завоевания заставила юношу пожалеть о том, что он родился льуку, то омерзительная политика Дара заставила его гадать, как он мог видеть красоту и надежду в помпезных
