Крылья за спиной - Саманта Миллс

языком по нёбу, кривясь от конфетного привкуса. Схола Петке продолжал петь, медленно, заунывно и неустанно, а привкус усиливался.

В глубине зеркала зародилось призрачное свечение. Одно за другим темные отражения зрителей пропадали, сливаясь с морем черноты. Свет пульсировал в такт пению старого книжника, разгораясь все сильнее, пока не залил всю поверхность зеркала молочно-белым сиянием.

Теперь зеркало отражало другое место, где-то высоко над городом.

Портал.

Публика подвывала мелодию. Нестройный хор из пяти с лишним десятков нетрезвых людей, которые и слов-то не знали, создавал мощный фон. Воздух вибрировал от их стремлений, и мутное свечение зеркала становилось ярче. В отражении появилась тонкая темная трещина, стабилизировалась и начала расширяться.

Портал в небеса схола-дэва распахнулся, и при виде его нутра Земолай скрутило болью.

Наверное, двадцатью пятью этажами выше, над крышей храмовой башни Желан, из портала хлынул свет – явный знак для любого наблюдателя, что некто входит во владения бога. В зеркале же свет казался приглушенным, сплюснутым. Мелькавшие в отражении картины представляли собой нагромождение перенасыщенных цветов, словно три стенки волшебного фонаря наложились друг на друга. Кильва помогала расслабить разум и расфокусировать зрение, позволяя воспринимать оптические эффекты иного мира, но этот способ был не единственным.

У Земолай за плечами лежали годы практики. Ей потребовался всего миг сосредоточения, чтобы разложить увиденное по полочками. Мазки янтарного на изумрудном – внизу. Отблески серебряного и угольно-черного – наверху. На их стороне портал имел постоянное место. Но в том, другом мире он дрейфовал, свободный и хрупкий, как блуждающий мыльный пузырь. Он пролетал над странным и прекрасным ландшафтом, показывая им непостижимые многослойные цвета и текстуры запредельной сложности.

Транслируемый зеркалом пейзаж казался узором из ярких пятен, прискорбно лишенным запаха, звука и божественного ощущения, будто попал на небеса во плоти. Жалкая замена традиционному обряду на вершине башни, но на таком расстоянии большего Петке добиться не удалось. Повинуясь жалобным призывам книжника – каждая нота его песни звучала тоскливой мольбой, – портал поднимался все выше и выше, скользя вдоль ажурного сооружения, где переплетенные распорки из жидкого металла лениво извивались и перетекали друг в друга, образуя подобие змееобразной башни.

А на самом верху они на долю мгновения узрели гладкую сферу, твердую и полупрозрачную, и в ней едва различимые сквозь мутную оболочку ноги спящего божества.

Ахи и вопли заполнили помещение, нарушив гудение хора. Портал снова нырнул вниз, вращаясь при этом слишком быстро, чтобы передать какие-либо детали. Схола Петке запел громче, зрители попытались вытянуть свою часть, но ритуал развалился. Зеркало затуманилось и сомкнулось, подобно векам огромного глаза, выкинув собравшихся обратно в тусклую реальность.

И сердце у Земолай сжалось – спустя все эти годы, – словно проклятый орган не сознавал, что вроде бы мертв.

Когда она в последний раз лицезрела схола-дэва?

Схола Петке позволил каналу закрыться, затем осторожно отложил зеркало в сторону и молча двинулся по залу, раздавая вторую порцию конфет – на сей раз успокоительных, для ускорения переваривания кильвы.

По пути Петке шептал людям нечто сочувственное и ободряющее. Верующие стискивали его руки и не скрывали слез, удрученные тем, что на краткий миг узрели свое божество и тут же снова утратили его.

Земолай эта боль была слишком хорошо знакома.

От долгой неподвижности тело затекло, и бывшая крылатая рискнула пошевелиться. Бедренные суставы заскрипели в гнездах, словно чужие, а душу захлестнула волна эмоций. В груди отращивало когти и перья понимание, и она не смела дать ему имя, иначе впустила бы его в свою жизнь. Она уставилась в землю, дыша ровно и поверхностно в ожидании, пока это пройдет.

Краем глаза она уловила приближение Схола Петке. Медленно шаркая, он подошел к ней почти вплотную.

– Мне не нужны твои конфеты, старик, – бросила она.

После долгого гортанного пения смех у него вышел хриплый.

– Тебе вообще ничего не нужно, правда, Милар Земолай?

Она резко вскинула голову, вгляделась в его лицо, но не увидела ни гнева, ни обиды, насколько возможно прочесть выражение незрячих глаз. Она не понимала, на что смотрит, но ей это не нравилось.

– Это не мое имя, – тихо сказала она.

– Не твое, – согласился он. – У тебя больше нет округа. Но это не значит, что ты не на службе.

Незнакомая тоска охватила ее тогда, хотя она не знала почему.

– Как вы тут? – спросила она (окольный, неуклюжий способ спросить: «Как вам удалось бежать? Как вы уцелели?»).

– С большим трудом, – кратко отозвался он. – Ты пришла забрать меня?

Бедро пульсировало. В кулаке был зажат резонансный маячок.

– Нет.

Петке мгновение раздумывал над ее ответом, а затем кивнул, принимая вероятную ложь. Земолай ужасно захотелось его предупредить – разжать кулак и молить о прощении, – но язык прилип к нёбу при одной мысли об этом. Вместо этого с ее губ непроизвольно сорвался один из вопросов Гальяны:

– Как вы думаете, меня бы приняли обратно? После…

После того дня.

– Нет.

Земолай поморщилась. Ответ ожидаемый, но от этого слышать его не легче.

– Как-то раз мы с вами беседовали о теории, – сказала она. – Как раз перед тем, как я перешла в секту мехов.

Петке замер, нахмурившись, пока шарил в памяти.

– Да, – медленно ответил он. – Твои родители просили проконсультировать тебя?

Земолай сглотнула. В тот миг, много лет назад, ее путь лег перед ней простой и ясный, и с тех пор она тысячу раз прокручивала в уме слова учителя – но для него это был один мимолетный разговор из многих.

– Отец просил, – уточнила она. – Мы обсуждали эссе Лемена о природе личности. Он считал, что мы – все те люди, кем когда-либо были, всегда.

– А-а?.. – Поняв, о чем речь, Петке смягчился, и его жалость ударила больнее, чем возможная злоба. – Последствия наших поступков сопровождают нас всю жизнь, и в этом смысле ничто не остается истинно прошлым, да.

– А вы как считаете? – осторожно спросила Земолай. – Вы тот же человек, каким были в тот день? А я?

Она не знала, какой именно день имела в виду – того разговора или черного мешка, – но это не имело значения. Оба. Все.

– Ты спрашиваешь, меняемся ли мы. – Старик замер. – Очень на это надеюсь.

Книжник повернулся, собираясь уйти, и ей бы с облегчением смотреть ему в спину, но Земолай была не готова. Вот-вот собравшиеся придут в себя, откуда-то выскочит Гальяна вместе с кучей возмущенного молодняка, и Земолай выпустит зажатый в кулаке маячок, но, прежде чем это произойдет, она должна сказать еще кое-что.

– Схола! – выпалила она. – Я… простите меня.

Петке замер. В этот