Эскадрон особого назначения - Александр Альбертович Самойлов

офицеров не подходит ко мне, чтобы поздороваться или приободрить. Сплошь безразличные, а то и неприязненные взгляды. Все это крайне неприятно и совсем не мотивирует.

Интересно, с чего бы это?

Подъезжает Шамхалов. И только мой непосредственный командир, спешившись, подходит ко мне.

– Как вы, Николай Михалыч?!

– Да как-то не очень, – признаюсь я.

– Надеюсь, вы не сдались?

– Ну уж нет! Я – русский офицер, сдаваться не привык.

– Тогда будем сражаться за вас.

– Скажите, а почему другие офицеры полка настроены против меня? Неужели для них так много значил этот ферт Вержбицкий?

– Дело не в Вержбицком. Дело в вас, – признается он.

– И что я такого натворил?

– Наверное, вам больно будет это услышать, но… Вы очень отличаетесь от других офицеров, вы не такой, как все. Вы постоянно что-то придумываете, делаете какие-то странные вещи, нарушаете привычный ход вещей. Людям не нравится новое. К тому же многие считают вас зазнайкой и выскочкой.

Задумчиво кусаю губу. Понятно… Как и в любом другом коллективе – никто не любит белых ворон. А я действительно не такой, как подавляющее большинство офицеров. И вроде бы мы с ними делаем одно общее дело, вот только мои идеи и поступки раздражают, и раздражают вдвойне, если они сопровождаются успехом.

С таким мне приходилось сталкиваться и в прошлой жизни. Вроде все течет, но ни хрена не меняется. Во всяком случае, в армии…

Господ офицеров просят пройти в залу.

В темном прокуренном помещении воздух сперт настолько, что трудно дышать.

На возвышении стол, накрытый зеленым сукном, за ним находятся судьи – вроде бы тоже мои боевые товарищи, но поди ж ты… Снова ни капли сочувствия на лицах, что-то вроде презрительных гримас и кривых ухмылок.

М-да… Будет гораздо сложнее, чем я думал.

Роль председателя суда исполняет подполковник Николай Николаевич Мирбах, в полку его прозывают НикНик. Он объявляет заседание суда открытым.

– Штабс-ротмистр Гордеев!

Я поднимаюсь и приветствую его кивком подбородка.

– Суд общества офицеров собран по приказу командира полка. На нем будет рассматриваться ваш поступок в отношении штабс-капитана Вержбицкого. Мы хотим установить обстоятельства и причины его трагической гибели.

Звучит патетично – трагическая гибель! Будто речь идет не о предателе, который сожрал содержимое ампулы с ядом, а о георгиевском кавалере…

– Вы готовы нам рассказать все, как было?

– Так точно, готов!

– Тогда прошу начинать.

Я никогда не был оратором, мне привычней другое: уничтожать врага всеми способами. Говорильня – не мое. Но… раз пошла такая пьянка…

– Все началось с того, что наш отряд, действовавший в тылу врага, обстреляла артиллерия. Били прицельно – у меня сразу появилось ощущение, что кто-то корректирует огонь вражеской батареи. Как выяснилось позже – я был прав…

Я старательно, в лицах, разыгрываю сценки из тех событий. Как начинаю подозревать Вержбицкого, как устраиваю ему ловушку и как он в нее попадается.

Первым не выдерживает один из собравшихся офицеров – комэск первого эскадрона с простой и хорошей русской фамилией Смирнов.

– Кто может подтвердить ваши слова?! – громко выпаливает он.

Перебивать выступающего не принято, но с осуждением его поступка никто не спешит, даже председатель суда.

– Мои подчиненные. Например, братья Лукашины.

Смирнов презрительно фыркает.

– Они могут просто выполнять ваш приказ. Есть кто-то еще, кого суд мог бы посчитать независимым источником?

Хреново… Мало того что не верят моим словам, так еще и подвергают сомнениям рапорты моих бойцов.

– Подполковник барон Карл Густав фон Маннергейм… Он был свидетелем происходившего.

НикНик разводит руками.

– К глубокому сожалению, мы не можем сейчас его опросить. Подполковника вызвали в военную контрразведку.

– В таком случае у меня нет других свидетелей, – признаю я.

– Господин председатель суда, разрешите мне задать штабс-ротмистру вопрос? – просит слова комэск второго эскадрона Дараган.

– Разумеется, Константин Васильевич, – благосклонно кивает НикНик.

– Большое спасибо!

Дараган поворачивается ко мне.

– Штабс-ротмистр Гордеев, из вашего доклада мы слышали, что вы во время рейда по японским тылам уничтожили личный состав двух полков неприятеля.

– Ну… Уничтожили – громко сказано. Скорее основательно потрепали, – улыбаюсь я.

– Хорошо, потрепали… – спокойно говорит Дараган. – Сколько навскидку солдат неприятеля при этом погибло?

– Мне трудно назвать точные цифры…

– Хотя бы приблизительно, – просит Дараган.

– Как понимаете, никто японцев не считал, но по моим прикидкам – не менее трехсот-четырехсот человек двухсо… то есть погибшими, и раза в полтора больше ранеными.

– То есть вы вывели из строя как минимум семьсот японских солдат, причем только в двух боях. А ведь были и другие схватки?

– Разумеется. Мы не раз сталкивались с японцами. В этом и был смысл рейда – нанести максимальный урон в глубоком тылу противника.

– Подтверждения этих результатов… Ну, кроме ваших рапортов и докладов ваших солдат, имеются?

– К сожалению, замотался и забыл взять справку в японском штабе, – признаюсь я. – Виноват, исправлюсь.

Шутка срабатывает, многие офицеры улыбаются.

– Хорошо-хорошо! Мы вам верим. В двух боях вы истребили пару батальонов японцев, еще столько же отправили в госпиталь. Наверное, счет идет на тысячу уничтоженных и раненых?

– Где-то так. Может, чуть больше…

– Прекрасно! – Дарагану кажется, что он поймал меня на чем-то предосудительном. – А сколько людей было под вашим началом?

– Пятьдесят.

– Я не ослышался? – говорит Дараган скорее для аудитории, чем для себя.

– Вы не ослышались. Как раз эту информацию проверить легче простого.

– Замечательно! – как ребенок радуется Дараган. – То есть мы всем офицерским собранием услышали, что только во время этого рейда на счету у каждого из вас где-то по двадцать трупов врага. А может, и больше.

Он испытующе смотрит на меня.

– Так и есть. Если вы ошиблись, то в меньшую сторону. Мы неплохо покрошили японцев за эти дни, – спокойно отвечаю я, догадываясь, к чему весь этот цирк.

Он обводит собравшихся торжествующим взглядом.

– И после этих слов вы всерьез хотите, чтобы мы вам поверили?!

Я не выдерживаю, хотя понимаю, что меня начинает заносить.

– Я, как офицер, привык хорошо выполнять свою работу. И я уверен, что это еще не самый большой результат, и нам есть к чему стремиться! Если хотите – могу научить.

Последняя фраза – точно лишняя. Лица собравшихся начинают багроветь – поднеси к ним спичку, и она загорится.

Но пить «боржоми» поздно. Я на взводе.

– Штабс-ротмистр, вы заговариваетесь! Теперь мы точно убеждены в том, что вы нарочно подстроили смерть штабс-капитана Вержбицкого. Сами вы его убили или вам кто-то помог – еще надо разбираться! – гневно выпаливает НикНик, которого мои слова, похоже, задели больше всех.

Учитывая, что до начала войны он вообще не нюхал пороха – ясно, почему подполковник так разозлился.