На проклятом пути Великого Шута - Эйрик Годвирдсон

не на них, стоящих сейчас напротив, вот и все, и когда понял это сам, успокоился.

Старик как будто тоже понял что-то про чужака — но не подал виду. Больше они ему не докучали — так, пара слов, один взгляд, один-единственный совет за дюжину суток: если ты собрался жить здесь хоть сколько-то долго, тебе нужно в Храм. Познакомиться с миром. Он должен тебя признать.

Вроде бы и давно было все это, а в памяти — точно совсем свежими красками выписано, как Арталион впервые увидел Храм. Не столько место моления, сколько место стихии: у корней высокой горы, в самом чреве скального разлома, под сводами природной пещеры таился и алтарь, и брало начало священное Древо Мира.

Сквозь световые колодцы карстовых провалов в просторные залы пещеры проникало немало света, днем солнечного, в ясные ночи — звездного и лунного; но и без них в Храме было светло, как на равнине сразу после восхода: скальные уступы стен украшали целые друзы крупных сияющих кристаллов, люминесцентные мхи покрывали камни, а водопады, там и тут вырывающиеся из каменной плоти священной горы, отражали и дробили свет, разбрасывая его всюду вместе с мельчайшей водяной пылью. Часть стен была бережно отшлифована и украшена лаконичными по технике барельефами — легенды, мифы, предания. Боги и герои. Древнее наследие, общее для всех эльдаров.

И — место прямо-таки пульсировало от скопившейся в нем силы множества душ. Ее нельзя было не почувствовать — даже кажущийся сам себе полуоглохшим и полуослепшим в первые дни пребывания здесь Арталион ее ощутил сильно загодя, до того, как вступил под своды. Тогда Храм поразил его своим варварским, дикарским видом — избыточность всех этих бледно-синих, лиловых и белых цветов, растущих на уступах, глянец цветной листвы множества лиан, буйные гривы косматых мхов, блеск водопадов и сияющих камней, вся эта вычурная наивная пестрота резала глаз, и попытка устроителей Храма изо всех сил делать вид, что их участие в убранстве почти что призрачное, и все это сотворено лишь природой, заставили Арталиона непроизвольно поморщиться.

Наивная примитивная безвкусица… не лишенная притягательности — это пришлось признать даже ему, но уже гораздо позже. Излишне много красок и смешение света, навязчивый шум водопадов и пение. Неотступное, тихое, почти на грани слуха, но — пение без слов. Мотив был красивым, но цеплял что-то внутри и тянул, настойчиво и неотвязно, точно хотел вывернуть душу наизнанку самым извращенным способом.

Мучительным это ощущение перестало быть лишь через довольно длительное время — скорее всего, он просто к нему привык. В тенях среди уступов искусно прятались стражи Храма — Арталиону хватило беглого взгляда, чтобы заметить каждого — кого-то выдавала излишне плотная тень, кого-то отблеск глаз, кого-то слабый намек на движение там, где должен быть лишь камень: менее наблюдательный гость наверняка ничего бы и не заподозрил. Что же, стоило отдать экзодитским воинам должное, затаились они умело. Но не от глаза того, кто родился и вырос в Комморре — темном бескрайнем городе, где нападать, защищаться, ускользать от атаки и уметь внезапно убивать самому было также необходимо для жизни, как и умение дышать.

Миропевцев было двое, мужчина и женщина. В первый раз к нему вышла женщина — светловолосая, с прозрачными глазами, похожими на воду, тонкая и вся словно из кости выточенная. Позже присоединился и мужчина, такой же изящный и бесцветный — но проронил не больше пары фраз за весь разговор.

Почему-то за все годы, проведенные здесь, Арталион не додумался ни у кого спросить — они родня, или просто время и одна и та же судьба сделали их столь похожими друг на друга? Это было странно — и не похоже на него самого. Но он так и не спросит, даже в этот раз.

Сегодня первым поприветствовать вышел мужчина. Его звали Ланданир, но своими именами миропевцы пользовались редко — во всяком случае, так запомнилось Арталиону.

— Собираешься уходить?

— Да, — кивнул Арталион, и добавил, предостерегающе подняв ладонь: — Так будет правильно.

— Как знаешь, — Ланданир словно и не собирался отговаривать, но всадник, воин и разведчик Арталион видел его буквально как на раскрытой ладони: собирался. И удивительно, что сразу отступил. Почему? Конечно, Ланданир не ответит, если его спросить — может, еще Элиатэ, его сестра-по-судьбе и ответила бы, но не он. А вот и она, кстати.

— Ты помнишь, как Мировой Дух тебя признал? — спросила она вместо приветствия.

— Конечно, — Арталион усмехнулся, уголки тонких губ изогнулись в улыбке, которая в другое время и в других местах могла заставить собеседника нервно оглядываться, ища путь к бегству — но сейчас в ней не было никакого двойного смысла. — А еще я помню, что Ланданир тогда сказал, и ты подтвердила — что мне нужно вспомнить, как быть собой.

— Не я это сказала, и не он. Дух Мира хотел, чтобы ты знал это — поэтому мы произнесли вслух его слова. Мой собственный совет был уже после, — улыбнулась и миропевица, но сдержанно, едва заметно.

— Так вот — я справился с этим, и Мировой Дух может услышать сейчас — его желание я выполнил. Я хочу поблагодарить — и идти дальше. Так будет правильно, — в городе многие знали, что упрямством Арталиона можно гнуть закаленную сталь, но он и не надеялся, что миропевцы хоть немного ему в этом уступают, а потому заранее продумал, что скажет им.

Он много раз мысленно подступался к этому разговору — думал, что сказать каждому из жрецов.

— Как знаешь. Ты мог уйти просто так, никто из нас не прикован намертво к миру, к Духу, к Древу, пока жив, — Ланданир тщательно скрывал, что он недоволен и опечален, но как и при первой встрече острый, яркий вкус его эмоций — тогда это была жгучая смесь почти суеверного нежелания произносить вслух само название «Комморра», негодования и удивительного властного упрямства — пробил наконец пелену тумана, в которой точно оказались все чувства недавнего комморрита, беглеца Арталиона, так и сейчас не почувствовать их было нельзя, такие же колкие, горьковатые, искренние. — В конце концов, наши камни душ — такие же самые Слезы Иши, как и те, что носят дети миров-кораблей. Ты ведь к ним и собрался, так?

Арталион кивнул. Если бы Ланданир сейчас спросил — и это то, чего ты действительно хочешь? — он мог бы начать сомневаться. Мог бы — но миропевец только пожал плечами — чуть раздраженно, но вместе с тем и понимающе.

— Я все, что мог принести сюда, принес