Фантастика 20254-131 - Константин Викторович Плешаков

Токс продавала кое-какую ювелирку, несколько благотворителей продолжали худо-бедно нас поддерживать, и поступали муниципальные дотации, которых хватало на самую дешевую жратву. А вот мой, как это называлось в прошлой жизни, перфоманс стал не особо хай. Похоже, идущий через Поронайск поток тяги практически иссяк — материковые прииски один за другим накрывались медным тазом. Из трех моих последних ходок две прошли впустую, а третья принесла ажно целых полтора литровых пакета. Конечно, я могла бы воровать не только тягу и не только у контрабасов — но портить отношения с милицией не хотелось.

Щедрый эльф Раэль оставил нам небольшое состояние, но я сразу твердо решила, что эти деньги буду тратить только на чрезвычайные нужды — например, на то, чтобы наши выпускники выходили в жизнь не с голой жопой. «На унитаз» мы должны зарабатывать сами. Этого принципа я твердо придерживалась недели две, а потом пачка счетов перестала помещаться в отведенную для нее папочку. Да и адвокат запросил неслабый аванс — но не экономить же на спасении жизней. Так что сейчас мы стремительно проедаем капитал, и я до сих пор не придумала, что с этим делать.

Каждый вечер торжественно себе клянусь и обещаю, что прямо с утра со свежими силами приступлю к поиску решения. Но каждый день происходит очередное ЧП. Если ты — директор снажьего детского дома, в твоей жизни нет ничего более обыденного, чем ЧП. Наверно, если однажды у нас ничего плохого не случится, я буду чувствовать себя не в своей тарелке.

Летом мне казалось, что у нас много проблем, теперь просто смешно вспоминать ту, летнюю версию себя. Как мы тогда хорошо и просто жили! Например, в те блаженные времена детки из городского приюта находились в развивающем летнем лагере — этими красивыми словами обозначались добровольно-принудительные сельхозработы. Теперь все они вернулись в город и обнаружили, что их полку вроде как прибыло, да не совсем: новые сироты живут в привилегированных условиях. Жрут настоящее мясо, носят приличные шмотки, спят не по сорок душ в комнате. Надо ли говорить, что это моментально взвинтило на максималку классовый антагонизм? В приюте жили дети разных рас, но в борьбе против внешнего врага маленькие кхазады, снага и люди, мальчики и девочки отбросили предрассудки и образовали единый фронт, что было бы, безусловно, весьма похвально — в иных обстоятельствах. В первую же неделю сентября мои подопечные лишились половины недавно закупленных толстовок и кроссовок, а синяки и шишки стали обычным украшением у всех, не исключая девчонок.

Со всемогущей опричниной я не могла ничего сделать, потому что за ней стоял репрессивный аппарат государства с острогами и пыточными застенками; с сиротами из городского приюта я тоже не могла ничего сделать, но по строго обратной причине. Это брошенные всеми дети, еще более обделенные жизнью, чем мои. Конечно, я могла бы с легкостью вломиться в заброшенный дом, где они прячутся от воспитателей, раскидать их, как котят, настучать каждому по башке или по заднице — что под руку подвернется — и страшным голосом обещать, что руки-ноги повыдергиваю, если они хотя бы приблизятся к моим подопечным. Мне бы ничего за это не было. За приютских никто не вступился бы. И именно поэтому меня тошнило от этого плана.

Я говорила себе, что мои подопечные должны научиться сами решать проблемы со сверстниками — я же не для жизни в теплице их выращиваю. Однако на стороне приютских было численное преимущество. В общем, когда от синяков дело перешло к переломам, я решила, что дожидаться пробитых голов не стоит.

Весь город знал, что приют — под Мясником. На самом деле почти все снажьи бизнесы и учреждения находились у Мясника под крышей. Его личного номера у меня не было, поэтому я просто позвонила на базу, где мы брали мясо, и попросила передать, что мне нужно переговорить с хозяином. Ответ пришел в тот же вечер: ассистентка Мясника сообщила, что он приглашает меня к себе в баню.

В баню с бандитом… Звучит-то как, а? Надо быть снага, чтобы понимать: это действительно приглашение в баню. Если бы Мясник звал потрахаться, он бы именно это передал прямым текстом. Но глупо было бы требовать от меня того, что есть у любой женщины. Мяснику, разумеется, нужно то, что могу только я. Не уверена, что готова снова на него работать. И в тот, первый раз лучше было бы как-то соскочить. Я спалила компромат, на котором в преступном мире Поронайска худо-бедно держалось равновесие. Какие из этого могут выйти последствия? Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления. Налаживать связи придется в любом случае. Мои подопечные живут не в вакууме, а значит, и мне не отсидеться среди друзей в уютной мастерской.

* * *

Топят здесь, надо сказать, от души! Когда я выхожу из бани, кожа горит, как будто ее только что гладили утюгом. Вокруг тела клубится пар, потоки пота стекают по спине. А прямо передо мной — ледяная купель. Глубоко вдыхаю, зажмуриваюсь, шагаю вперед — и вода обжигает холодом, впивается в кожу тысячей крошечных иголок. Мороз проникает в каждую клетку, вытесняя жар. На несколько секунд растворяюсь в этой борьбе стихий, а потом с визгом выскакиваю из купели. Божечки-кошечки, давно я не чувствовала себя настолько живой!

Хозяин оказался достаточно тактичен, чтобы оставить меня здесь в одиночестве — не воспользовался предлогом попыриться на мои свежие синяки и следы от старых. Рядом со стопкой махровых полотенец — белоснежный пушистый халат, но я все же натягиваю свои джинсы с толстовкой. Одежда кажется холодной и жесткой, швы почти царапают разнеженную кожу. Однако расслабились — и будет. Переговоры предстоят нешуточные.

Мясник ждет, вальяжно развалившись на кожаном диване в просторном помещении с панорамными окнами — язык не поворачивается назвать эту комнату предбанником. Широким жестом обводит накрытый стол:

— Прошу! Ни в чем себе не отказывай.

Шагаю к столу — и непроизвольно выгибаюсь. Запах! Он врывается в ноздри, пронзает тело и замирает где-то внизу позвоночника. Стол уставлен морепродуктами и рыбой, но дело не в них, а в блюде, плотно накрытом металлической крышкой. Обоняние буквально кричит, что там — сырое, свежее, сочащееся еще теплой кровью мясо. Оно не испоганено ни единой крохой соли или специй. Я никогда такого не пробовала, даже мысли в эту сторону не поворачивались — но сейчас древний инстинкт, дремавший все это время, велит вцепиться в мясо зубами, наполнить рот свежей кровью…

—