Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

Устя пожала плечами.

Не обращала она на сестру внимания, ее вина. Но Усте и не до того было, она училась чуть не каждую минуту, не до сестры тут. А бабушке-то проще, ей только учить надобно, она все вокруг видит.

– Не видела я, бабушка. С чего ты решила?

– Мазь мою она всю извела, еще попросила.

– Так прыщи же. Какой девушке такое понравится?

– Пусть так. Под глазьями у нее круги синие. Не высыпается, явно на свидание к кому-то бегает…

Устя задумалась.

Может, и договорились бы до чего хорошего бабушка с внучкой, да попросту не успели.

Загремели ворота, зашумели люди. И на подворье принялись въезжать телеги с продовольствием, фуражом, скотиной, птицей…

Вернулся хозяин.

Боярин Алексей Иванович Заболоцкий и сын его, Илья Алексеевич.

* * *

Фёдора слегка знобило.

Если бы не Михайла…

Оказывается, иногда от смерти человека ничего и не отделяет?

Ложка, миска – и яд…

И ты, как Михайла, валишься под стол, выблевывая кишки. И лекари качают над тобой головами, произнося глубокомысленное: «На все воля Божия».

Божия?!

Нет, того подонка, который решил подсунуть ему, Фёдору, яд!

Царевича аж затрясло от негодования. Его бы воля…

Всех бы под кнут! И джерманцев всей улицей, и… и всех, на кого они покажут! Всех перепороть, добиться правды, казнить всех виновных, чтобы больше никто!

Чтобы никогда!!!

Руди только головой покачал. И сделал единственное, что мог. Отвез Фёдора в то родное и привычное место, где он чувствовал себя в полной и совершенной безопасности. В терем к царице Любаве.

Та ахнула, ужаснулась:

– Феденька! Мальчик мой!

И стал он тем же самым мальчиком Федей, который бежал к матери после нападения страшного зверя петуха, который плакал, жалуясь на разбитые коленки… Будь ему хоть сорок лет, хоть восемьдесят – для матери он всегда малышом и останется.

– Маменька…

И Любава так и захлопотала вокруг сына.

Лекаря позвала, напоила-успокоила, уложила… ладно уж! Сонного зелья подсыпала. А сама отправилась разузнавать, что и как. К Борису, конечно, куда ж еще? Пропустили ее сразу. Не заставили ожидать.

* * *

– Государь!

– А, Любава Никодимовна? Проходи, коли пришла.

– Государь, я не просто так…

– Фёдор у тебя?

– У меня. Спит он сейчас, истревожился, бедный!

– Несчастный малыш, – произнесла царица Марина. Любава только зубами скрипнула. И не придерешься ни к тону, ни к словам. Но почему ей чуется тщательно спрятанная издевка?

– Государь? – Любава подчеркнуто не обратила внимания на царицу Марину.

– Тут дело такое, Любава Никодимовна. Допросили всех по горячим следам, клянутся джерманцы, что ничего в еду не подкладывали. Да и царевича в первый раз увидели. И не думали, что зайдет он к ним. Допросили Истермана со всем уважением. В кабак они пришли… не туда они сначала пойти хотели. Сам Фёдор решил заглянуть, посидеть там. Не могли на него джерманцы покушаться.

Дурой Любава не была. И понимала, что ежели так… схватить невиновного можно. А кто запретит убийце еще раз яда подсыпать?

– А кто тогда? Кто мог это злодейство совершить?

– Будем искать, Любава Никодимовна. А покамест охрану к Фёдору приставим. А то любит он везде гулять и об опасности не думает.

Любава кивнула:

– Женить его надобно, государь. Чай, с хорошей-то женой гулять его и не потянет!

Тут даже Марина не нашлась, что возразить.

Борис кивнул:

– Смотри, Любава Никодимовна. Успенский пост прошел, осеннюю ярмарку отгуляли. Впереди Рождественский пост. Скоро уж начнется [35].

– Вот на Святки можно и смотрины назначить. Пока оповестим всех, пока пригласим боярышень, пока съедутся они в Ладогу… как раз и ко времени будет.

Любава кивнула.

С нужным ей человеком она собиралась переговорить раньше. Или Платошу попросить, он справится. На то и Раенский.

– Поговорю я с Фёдором.

– А там и посмотрим. Татей мы искать будем, а Фёдор пусть к свадьбе готовится.

Любава кивнула.

Не было бы счастья, да несчастье помогло, не иначе. И Маринка, чертовка такая, не против. Сидит, молчит, только глазищами своими черными так и стрижет по сторонам.

Гадина!

Точно, гадина!

Нельзя такой красивой быть. Тем паче быть красивее Любавы.

* * *

Ужинали все вместе, как и положено то в семье.

Боярин Заболоцкий во главе стола, супруга рядом, сын, потом уж по старшинству.

Прабабушка могла бы и рядом с хозяином сесть, да не стала. Чего его лишний раз дразнить?

Ужинали спокойно, уже потом, когда ложки отложили, Алексей Иванович и поинтересоваться решил:

– Надолго ли к нам, Агафья Пантелеевна?

– Скоро уж уеду, – отмахнулась прабабка. – Снег ляжет, дороги замерзнут как следует, я и отправлюсь по своим делам. По весне вернусь.

На лице у боярина было написано: «Чтоб тебе там льдом покрыться, ведьма старая». Но промолчал.

Оно, конечно, сейчас волхву в родне иметь неполезно. Не одобряют этого.

А с другой стороны… кто тебя лечить-то будет, когда сляжешь? В храм бежать, молиться там, лоб разбивать? Поможет тебе, как же!

Еще и лоб болеть будет.

Все в воле Божьей? Так-то да, но и самому лечиться надобно. Бог там поможет, где ты сам не совладаешь, а коли ты дурак от рождения, то Боженьку не ругай. Сам ты себя в могилу и сводишь.

– Хорошо, Агафья Пантелеевна. Ты знаешь, мы тебя всегда видеть рады.

– Знаю, Алешенька. Знаю. И поверь, благодарна я вам за кров, за уход. Устя мне очень помогла.

– Устя?

– Я ее чуточку поучила, как за болящими ухаживать. Авось в семейной жизни пригодится.

Боярин смотрел вопросительно, но волхва была сама невинность, и постепенно расслабился Алексей Иванович. Выдохнул, успокоился.

– Может, и полезно будет.

– А то как же. Вот нянька ее болела, Устяше и работа была. Ухаживать, досматривать. Мало ли как в будущем сложится, чай, у Устиньи и свекровь будет, и дети болеть могут…

– Это верно.

Боярин кивнул.

Судя по тому, что сказала волхва… своим штучкам она Устю не учила. А помощь болезным и немощным – то всегда пригодится.

А почему только Устю?

– А Аксинья что? Не училась?

– Не ругай ее, Алешенька. Неспособная она к этому делу. Ее б замуж отдать, там она на своем месте окажется.

– Не дело это, младшую прежде старшей выдавать.

Прабабка даже и не подумала спорить:

– Оно так. Но коли к Аксинье посватаются, ты не раздумывай. Заневестилась девка, пора ей.

– Устинье тогда тем более пора.

– Девки как яблоки, вроде на одном дереве висят, да одно сорвешь – от кислоты не отплюешься, а второе сорвешь – ровно мед. Аксинья уже созрела, Устинье пока