Царства смерти - Кристофер Руоккио

Мы – Валка, Гибсон и я – провели на Колхиде несколько лет, бо́льшую часть времени уединившись на Фессе. Я не стану записывать, чем мы занимались и о чем говорили. Все это личные моменты, тайны, которые должны остаться между нами, а не стать достоянием истории. Мы с Валкой вдоволь настрадались, и такие раны никогда полностью не исцеляются. Шрамы – уже не та кожа, что была до ранения, а время, о чем я неоднократно жалел, течет только в одном направлении.

Годы шли, и мы не обращали внимания на то, что происходило в галактике. Иногда за нами приезжали Имра и Гино, и мы проводили несколько дней на Рахе с ними, Альваром и другой родней Сиран. Я частенько выбирался в море с рыбаками и помогал с уловом, насколько позволяли увечья. Теперь мне стало понятно, почему давным-давно Сиран так полюбилась Колхида. Вечерами я слушал, как Гибсон занимается с деревенскими детьми, рассказывает им истории о древнем мире, как когда-то рассказывал мне. Валка тоже слушала, опустив голову мне на плечо, его рассказы о Симеоне Красном, Касии Сулье, Александре и Артуре и о самом Боге-Императоре. Не один день мы с Гибсоном провели, гуляя по тропинкам Фессы и обсуждая мои злоключения. Он составлял мне компанию, когда я складывал по всему острову маленькие курганы. Первый для Паллино, второй для Элары, следующие – для Корво и Дюрана, Айлекс и Карима, Халфорда, Коскинена и бедного Адрика Уайта. Я писал имена на твердых пластмассовых молельных карточках и опрыскивал специальным раствором для защиты от ветра и дождя. Они до сих пор на месте, рядом с еще девяноста безымянными курганами, сложенными вдоль дороги к пляжу и нашему старому лагерю.

По одному за каждую тысячу моих солдат.

Все время Гибсон слушал – сперва со слезами на глазах – мои рассказы о битвах, о Нессе и Падмураке, Эуэ и Дхаран-Туне. Много долгих дней я провел с ним и не меньше ночей – с Валкой. Ночи эти были приятными и целительными. Как и когда-то, Фесса стала местом, отрезанным от войны и вселенских ужасов, и пусть мои шрамы никуда не делись, их блеск угас, а уродство мира отсюда было незаметно.

– Надолго вы здесь? – спросил однажды Гибсон, присев на поваленное дерево. – Немножко передохну.

Дул сильный холодный ветер, грозный предвестник зимы. Мы жили на Колхиде уже четыре стандартных года, и только теперь пришли настоящие холода. Серое солнце слабо освещало растущие на скалах деревья, а за утесом раскинулось такое же серое, в белых барашках море. Насыщенная летняя синева отступала, мир как будто поблек. Даже газовый гигант Атлас казался не ярко-рыжим, а серым или, по крайней мере, коричневым.

Гибсон уже не впервые задавал этот вопрос.

– Не терпится от меня избавиться? – по привычке шутливо ответил я.

Мне было неловко говорить правду, что мне вовсе не хочется покидать Колхиду, что я по-прежнему просыпался ночами в холодном поту и плакал.

Но он и так это знал.

– Я уже слишком стар, чтобы чего-то сильно желать, – ответил Гибсон, положив трость на колени. – Но ты, мой мальчик, не можешь остаться здесь навсегда.

– Почему? – обиженно спросил я и потрогал языком десну, где прорастал новый зуб на замену потерянному.

Новые зубы были наиболее странным и неприятным напоминанием об искусственном происхождении палатинской касты. Они не должны расти у взрослых людей.

– Когда-то я говорил тебе об уродстве мира, – не сразу ответил схоласт. – Помнишь?

– Это было в тот день, когда отец изгнал тебя.

– Точно.

– Думаешь, я мог об этом забыть? – резко, уязвленно спросил я, но тут же мне в голову пришел более важный вопрос, и я добавил: – Ты знал?

– Что сэр Феликс меня арестует? – Гибсон пристально посмотрел на меня серыми глазами.

Без зеленой мантии схоласта он выглядел странно. Его одежда не пережила длительной спячки, поэтому я отдал ему свою черную тунику и брюки, которые были велики и болтались на нем как на пугале.

– Да, – ответил он. – Алкуин мне сказал. Из профессиональной вежливости. Он понимал, как много ты для меня значишь, и хотел дать нам возможность попрощаться.

– Что? – изумился я. – А ему что с того?

Я не вспоминал Тора Алкуина уже много лет, пожалуй даже десятилетий. Интересно, был ли еще жив любимый схоласт отца? Не исключено. Алкуин сам был палатином, и если отец был до сих пор жив благодаря нескольким долгим поездкам в фуге в штаб-квартиру консорциума на Арктуре, то почему Алкуин не мог?

– Он знал, что я невиновен, – ответил Гибсон. – Твой отец прекрасно понимал, что я не подговаривал тебя к бегству. Он хотел наказать тебя, но ему было недостаточно просто тебя выпороть.

«Потому что это не мог быть ты», – сказал отец в ответ на мой вопрос, почему он так поступил.

Я отвернулся от Гибсона и посмотрел на море. С высоты виднелись смутные очертания Рахи, и редкие пальцы морских столбчатых утесов возвышались над водой, словно затонувшие башни.

– Будь он проклят. – За столько лет моя ненависть к лорду Алистеру Марло охладела, из пламенно-горячей превратившись в вялотекущую, холодную, но не исчезла навсегда. – Хотелось бы мне знать, как он проведал о моем плане.

Это до сих пор не давало мне покоя. Я так тщательно все продумал – или мне так только казалось.

– Алистер на собственной шкуре почувствовал уродство мира, – сказал Гибсон. – Он жестокий человек. Нужно быть жестоким, чтобы завладеть властью и пользоваться ею. Думаю, Алистер верил, что излишняя жестокость принесет ему еще большую власть, и в этом он, пожалуй, был прав. Времена невзгод всегда выгодны таким, как он. – Схоласт покрутил лежащую на коленях трость. – Но не нужно презирать его за это. Мы сумма наших страданий. Наш самый тяжкий грех – то, что мы такие, какие есть.

– Хочешь, чтобы я его простил? – изумился я.

– И его, и себя.

– Мне нет прощения, – ответил я, уже не будучи столь уверенным в отношении отца.

– Гвах! – прозвучало в ответ излюбленное восклицание Гибсона. – Благодари судьбу за то, что она не воздает нам по заслугам, мой мальчик. Если бы воздавала, в раю было бы пусто, а эта жизнь стала бы еще мрачнее и труднее, чем она есть. – Он пристально посмотрел на меня блеклыми глазами. – Ты не твой отец. Но ты его сын.

– Это ты тоже говорил.

– Это по-прежнему верно, – сухо ответил Гибсон. – Алистер не всегда был таким, каким ты его помнишь. На него повлияла смерть его отца. Оринское восстание. Твоя мать. В