Проклятие дома Грезецких - Тимур Евгеньевич Суворкин

class="p1">Первая находка не заставила себя ждать: разведя лилии в стороны, я увидел рассыпанный буро-рыжий порошок. Его было много. Пылью он покрывал землю и темные листья лилий. Ногтем я поддел крупинки порошка, осторожно принюхался. Чихнул – похоже, это был самый обычный перец, рассыпанный явно недавно. Вскоре мое предположение подтвердилось. Мы нашли смятый, небрежно разорванный пакетик из дешевой коричневатой бумаги: «Перец красный. Молотый. Жгучий», гласили оттиснутые на нем буквы. Под ними было грубое изображение нескольких лежащих на тарелке крупных стручков.

Прошла еще минута осмотра. Последовала новая находка – из глубины зарослей Ариадна вытащила маленькую плоскую жестянку из-под леденцов. На яркой крышке коробочки была искусно нарисованная юная девушка, облаченная в тонкое, нисколько не скрывающее фигуры платье. Красавица держала в руках огромный, пылающий огнем цветок. Позади юной девушки чернел густой сказочный лес, из которого на красавицу лукаво смотрело огромное желтоглазое чудище.

Поверх рисунка шли вытесненные золоченые медали выставочных наград и большие буквы «Аленький цветочек. Леденцы экстра». Ниже был указан и хорошо знакомый мне изготовитель: «Паровая фабрика наследников В. Л. Кошкина». Я криво улыбнулся – что же, выходит, дело Василия Львовича жило до сих пор.

Я еще раз осмотрел коробочку. Она выглядела весьма дорогой, но затертости по краям говорили, что хозяин использует ее давно. Поддев крышку, я не обнаружил внутри ни леденцов, ни каких-то других сладостей, лишь бархатно блестящую антрацитово-черную пыль. Я чуть-чуть приблизил коробочку к себе и очень аккуратно принюхался: пыль пахла узнаваемо – гарью и подгнившими фруктами. Я обернулся к Грезецким:

– Кардифин. Очень хороший альбионский кардифин, весьма редкий и дорогой наркотик. Кто-то в усадьбе употребляет его?

Братья спешно обменялись взглядами.

– Первый раз слышу это название, – пояснил Платон Альбертович. – Что это вообще за штука?

– Весьма опасная вещь. Одна понюшка на несколько часов дает забвение и блаженство. По крайней мере, в первые несколько лет употребления. Потом требуется больше, затем еще больше, а дальше все уже зависит от организма. Пять–десять лет, и все – смерть. Но перед этим безумие. Из побочных эффектов: внезапная раздражительность, потеря сна, паранойя, светобоязнь. На поздних стадиях галлюцинации и многочисленные внутренние кровотечения. На самом деле в Петрополисе кардифин почти не встречается, все же народ у нас патриотичный, больше «бурым» дышат, из подмосковных лабораторий, да и цена у него такая, что немногие себе позволить могут.

Я защелкнул коробочку и вернул находку Ариадне, та спрятала ее в карман. Больше в оранжерее найти ничего не удалось, следов тоже не было – дорожки, к нашему сожалению, были выложены плиткой.

Однако после всех этих находок хозяин усадьбы мигом стал сговорчивее. Я принялся за расспросы. Выяснилось, что Платон Альбертович отправился работать в свой кабинет за полчаса до ухода Жоржика, в это же время покинул усадьбу и отец Герментий. Феникс после ужина пошел в ангар трудиться над своим воздухоплавательным снарядом. Их сестра Ника о чем-то говорила с Жоржиком перед его уходом, а затем отправилась в подвалы усадьбы, где у нее была лаборатория. Еще на территории усадьбы было с десяток слуг, включая экономку Варвару Стимофеевну и старшего механика усадьбы Родиона Окалина. Кроме того, присутствовал за ужином и их двоюродный брат, шеф жандармов, князь Аврелий Арсеньевич Белоруков. Именно он провожал Жоржика к выходу из усадьбы и видел его последним.

Этой же ночью, когда срезали цветы, в усадьбе находились все те же люди. Разве что не было отца Герментия.

– Что-то к вам Белоруков зачастил, – непроизвольно отметил я, весьма хорошо представляя, насколько должен быть загружен делами шеф имперских жандармов.

– У брата с ним какой-то проект, – ответил Феникс, но Платон Альбертович посмотрел на него так, что младший Грезецкий мгновенно замолк.

– Что ж, до него дело еще дойдет. Пока мы опросим Нику, а затем возьмемся за слуг, – постановил я.

– Может, не стоит? Она сейчас расстроена очень из-за всего этого, может, с ней чуть попозже переговорить? – заботливо спросил Феникс напоследок, но я лишь покачал головой – служба обязывала.

– Она в парке, я сейчас Шестерния позову, это наш робот, обслуживающий усадьбу, он вас проводит, – предложил Платон Альбертович.

Феникс покачал головой:

– Так он с ней ушел.

Профессор вздрогнул.

– Как ушел, зачем?

– Утешить. Он же увидел, как она новость восприняла.

– Болван самоходный. – Платон Альбертович раздраженно сжал медную трость и закатил глаза. – Ладно, сейчас Варвару Стимофеевну позову, она вам покажет дорогу.

Нику мы встретили на дальнем краю усадебного парка. В легком платье и длинных перчатках из черного кружева, она сидела на скамейке возле пруда и горько плакала, уткнувшись в грудь здоровенного чугунного робота, больше всего похожего на нескладный рыцарский доспех. Тот обнимал ее, неловко гладя по волосам огромной металлической ручищей.

Я негромко откашлялся. Ника вздрогнула и обернулась. Ей было лет двадцать пять, черноволосая, черноглазая, она была безумно красива, даже несмотря на слезы.

Настороженно посмотрев сперва на меня, а затем на мою спутницу, девушка выпрямилась и чуть отсела от робота. Шестерний меж тем неторопливо поднялся на ноги. Мне пришлось задрать голову – долговязый робот оказался выше меня на добрые две головы. Чугунный исполин, шагнув вперед, встал между нами и Никой. Его слабо светящиеся глаза пристально уставились на нас.

– Доступ запрещен. Хозяйка печалится. – Голос робота был похож на механический грохот, однако меня поразило, с каким огромнейшим достоинством он произнес эти слова.

– Виктор Остроумов, Ариадна Стим – сыскное отделение, – представился я девушке. – Нам нужно задать несколько вопросов по поводу вашего погибшего брата.

Ника слабо кивнула и обернулась к чугунному гиганту:

– Шестик, оставь нас, пожалуйста.

В голове робота туго задвигались механизмы. Он замер, обдумывая информацию, затем, точно нехотя, кивнул. Робот шагнул было в сторону, но вдруг вернулся к своей хозяйке. Щелкнуло. Шестерний открыл технический лючок у себя на боку и вытащил оттуда льняной платок. Затем чугунный великан вдруг наклонился к девушке и аккуратно стер слезы с ее щек.

– Как прикажете. Я оставлю вас. Только, пожалуйста, не плачьте, Ника. Ваша утрата тяжела, но боль пройдет. И все снова станет хорошо. Когда-нибудь. А пока помните – я всегда рядом. И моя душа всегда открыта для вас. И мой наполненный спиртом топливный бак открыт для вас также.

Заплаканная девушка чуть улыбнулась и нежно погладила руку чугунного робота.

– Что бы я без тебя делала, Шестик.

Робот грохотнул. Как мне показалось, польщенно. Затем отошел в сторону, но, сделав шагов пять, остановился, зайдя за молодой тополь.

– Я ушел! – громко пояснил робот, продолжая выглядывать из-за ствола.

– С данной машиной все в порядке? – холодно спросила Ариадна, разглядывая прячущегося за тонким стволиком гиганта. – Кажется, этот робот сбоит.

Раздался обиженный грохот.

– Единственный здесь робот – это ты! А я человек! – с гигантским достоинством пробасил Шестерний. После этого он на всякий случай отступил за следующее дерево и, еще чуть погрохотав, добавил: – Вот теперь я точно ушел. Все.

– Простите его. – Ника вздохнула. – Просто после того, что сотворила с отцом Инженерная коллегия… Он боится оставлять меня наедине с ее машинами.

Девушка внимательно посмотрела в синие глаза Ариадны:

– Извините еще раз. Так что я могу для вас сделать?

Я помедлил, думая,