Фантастика 2025-129 - Денис Старый

убийство. Господин Зарипов готов это подтвердить в суде, если потребуется, — я излагал это, что называется, с расстановкой, а Жебокрицкий слушал ни жив ни мёртв. — Второе, вы выставляете себя жертвой, а не тем, кто сам устраивал против меня судилище. Надеюсь, что вас оставила жажда сохранения всех документов, также порочащих ваше имя, чтобы вы взяли какую-то расписку о получении денег Молчановым за то, чтобы он судил против меня. Если таковой документ имеется, и у меня его нет, то сей же час сожгите. Денег вы никаких не давали, но с вас их требовали.

Наверняка в голове Жебокрицкого набатом звучали такие звуки, когда молоток ударяется о шляпку гвоздя, всё глубже входящего в гроб.

К этому разговору я готовился долго, собирая все документы, сортируя их, планируя не только разговоры, но и вероятные выпады алчного соседа. Так что я был готов к любой развязке. А в конце всего должно было быть так, что Жебокрицкий будет также являться одним из свидетелей против коррупционной составляющей губернии.

— И вас, и меня убьют! — замогильным голосом произнес сосед. — Давайте я отдам вам вашу деревню, выплачу тысячу рублей отступных, чтобы вы забыли ваш план и меня… ни во что не втягивали.

Предложение было не таким уж и плохим. По крайней мере, когда я только увидел этот самый инвентарь поместья Жебокрицкого, то думать о таком итоге нашего с ним территориального спора даже и не мог. Оказалось, что козырей в рукаве у моего соседа просто нет. И он сам поймался на то, что был крайне страстным бюрократом, собирал все документы, а теперь эти бумажки могли его же самого отправить на каторгу.

— Нет. Но я понимаю ваши страхи и организую вам охрану. Как вы уже понимаете, часть ваших людей, которые занимаются охраной поместья, теперь стали моими людьми. Так что соглашайтесь. И действуйте так, как я скажу, — жёстко сказал я.

После разговора с Жебокрицким я в приподнятом настроении вернулся домой. Уже были отданы все распоряжения, даже готовились телеги с товаром. Мы могли себе позволить продать пятнадцать плугов. Помимо этого немалое количество ножей, три мясорубки, которые я хотел за немалые деньги продать ресторанам, много всякого по мелочи, а также я вёз на торг часть только недавно закупленного Эльзой постельного белья — оно, конечно, было уже использовано во время моего приёма, но, кто ж об этом знает. Чистое, выглядит новым, ну, а упаковать красивенько мы всегда сможем. Правда, в это время и упаковки как таковой не водилось ещё.

Так что официально мы ехали торговать, а не воевать. А если же возникнет вопрос, почему так много у меня с собой людей, так и здесь ответ был заготовлен. Кому-то же нужно было вести на продажу сразу три кареты, огромное количество различных платьев, аксессуаров, украшений. Причём, сами платья были куплены не мной, и даже моя матушка не ухитрилась бы где-то приобрести себе новый гардероб. Хотя те платья, которые она привезла из Петербурга, также достойны были внимания и продажи в Екатеринославе. Это Эльза решила воспользоваться моей идеей бизнеса с бирками на платьях и закупила, якобы из новой французской коллекции, что прибыла в Одессу, много платьев, зонтов, вееров и прочего.

Кстати, секс остаётся сексом, а деньги деньгами. Эльза мне не жена, поэтому я разъяснил женщине коммерческие особенности такого союза, в частности то, что она не может использовать мои наработки и зарабатывать в свой карман. Да, я вел себя в своей манере, когда говорю женщине то, что и думаю. Но мне нужны заработки не для того, чтобы в удобный момент убежать за границу. Потому часть платьев было мною перекуплено у Эльзы, а также было накинуто ещё пять процентов с продаж на мой условный счёт за саму идею и за те бирки, которые с большим усердием вышили Саломея, Прасковья, а также баба Марфа.

В этот раз я не думал брать с собой ни Саломею, ни Прасковью в Екатеринослав. Там точно будет не до женщин, девушкам просто-напросто неуместно участвовать в мужских разборках. Остановиться в городе я решил в гостинице «Марица», там же, в ресторане, и столоваться. Если случился бы серьёзный замес, девушкам (а ведь и Параску-паскуду тоже жалко) бежать будет некуда — а потому пусть сидят в поместье.

Объясню, почему она паскуда. Вскружила эта лярва голову Хвастовскому. Хотя я и потребовал от Прасковьи не попадаться на глаза моим гостям, особенно этому доморощенному поэту, эта хищница меня не послушалась и как бы случайно попалась-таки на глаза журналисту.

Дело могло бы иметь очень серьёзные последствия, вплоть до дуэли и громкого скандала. Ведь я поэта обманул, когда представил её, Прасковью, своей сестрой. Однако курвина Параска выкрутилась и в этот раз. Сказала, якобы, что она и есть моя сводная сестра, но об этом знают только я и она. А барин, мой папа, приказал не распространяться об этом. Так что роман Хвастовского и Прасковьи был бурным, разве только не пришлось кровать чинить. Водила Параска парня по всем своим злачным местам: то на сеновал, то куда-то на природу, то чуть ли не в хлеву совокуплялись. Ну и пусть. Парень сиял от счастья, Прасковья, вроде бы тоже была довольна. Правда, на её довольство мне, в принципе, наплевать.

Устав давить на Жебокрицкого, домой я возвращался опустошенным. Решил по дороге искупнуться в озере. Немного оживился. Но все равно мне нужен обед и отдых.

— Матушка-барыня спрашивали вас. Сердилися, — сообщила мне Саломея, как только я зашел в терем, будто девчонка меня поджидала или, действительно, караулила.

— Передай Эльзе, что мне нужно с ней поговорить, но ближе к ночи, — сказал я и понял, когда щеки Саломеи покраснели, что она прекрасно поняла смысл моего послания. — Да, ты все правильно поняла, но говорить о том, что я делаю и с кем, нельзя. И принеси мне крепкий кофе!

Сделав несколько вдохов-выдохов, я решительно направился к себе в комнату, зная, что маман всё равно сразу же туда нагрянет. Вот я ей уже и грубил, говорил на грани, может, и за гранью приличия, указывал, чтобы оставила меня и вообще… Присмотрела бы себе монастырь. Четко сказал, что денег не дам, а в следующий ее отъезд и вовсе опозорю. Но… ничего, будто и не слышала маман моих слов, как с гуся вода. Моя бабушка про таких говорила: «Ссы в глаза — все Божья роса».