Красавчик. Часть 2 - Андрей Анатольевич Федин

Саныча я узнал, что Елена Лебедева сейчас проживала неподалёку от Киевского вокзала: на улице Большая Дорогомиловская. Тот район я помнил неплохо. Во время учёбы часто наведывался туда (на улицу Студенческая): посещал общежития Московского горного университета. Сейчас тех общежитий (пока ещё института, а не университета) не было. Я помнил, что их построили к Олимпиаде восьмидесятого года — так мне сказал на первом курсе мой институтский куратор.

Устно Александров добавил (когда я налил ему кофе «из будущего»), что Алёна проживала сейчас в «почти новом» доме — его построили восемь лет назад. Квартиру в этом доме получили её родители. Но три года назад они переехали в сталинский дом на Кутузовский проспект: поменялись жилищем с овдовевшей матерью профессора Лебедева. В доме на Большой Дорогомиловской улице Елена Лебедева жила вместе со своей бабушкой. В двухкомнатной квартире на третьем этаже.

Мы посовещались, поедая купленные мною сегодня колбасу и конфеты. Единогласно решили, что к Лебедевой я поеду сегодня. Прадед сказал, что после начала «обучения» мне будет не до поездок к актрисам. Поэтому я заявил, что отправлюсь к Алёне «прямо сейчас». Сан Саныч и Юрий Григорьевич остудили мой порыв. Они сказали, что актриса вряд ли вернётся домой засветло. Предположили: сейчас я в Алёниной квартире застану только её бабушку. К общению с бабушкой я не стремился.

Поэтому налил нам ещё по одной чашке кофе. По просьбе Сан Саныча вновь приступил к описанию будущего. Александров слушал внимательно; и будто бы надеялся, что отыщет в моём новом повествовании противоречия со вчерашним рассказом. Конфет в вазе становилось всё меньше. Росла на столе гора фантиков. Ровно в десять часов вечера я всё же решительно тряхнул головой и заявил, что «пора». Сан Саныч и Юрий Григорьевич со мной согласились. Александров похлопал меня по плечу, пожелал мне удачи.

Мой прадед сказал:

— Сергей, только оденься прилично. Ты к людям в гости идёшь, а не на тренировку. Оставь дома эти свои синие штаны и белые тапки. Идём. Я подберу тебе что-нибудь из моего гардероба.

* * *

В вагоне метро на меня посматривали едва ли не все женщины. Некоторые кокетливо улыбались мне, поправляли свои причёски и наряды — всё, как обычно. А вот мужчины меня теперь будто бы не замечали. Их взгляды меня обходили, задерживались на фигурах и на лицах женщин. Будто мужчины больше не замечали во мне ничего необычного. Не хмурились теперь при моём появлении и пенсионеры. Хотя они всё же с незлым любопытством посматривали на мой портфель — кожаный, коричневый, заметно потёртый. Портфель мне перед вечерней поездкой к Лебедевой вручил Юрий Григорьевич.

Он же отыскал для меня в шкафу серые брюки с широкими штанинами (в них я сам себе напоминал Маяковского) и собственноручно отутюжил на них «стрелки». Мой прадед настоял, что бы я переобулся в его полуботинки: в те самые, которые я заметил в прихожей в первую же минуту после вчерашнего вторжения в прадедовскую квартиру. Вынудил меня примерить едва ли не все найденные в шкафу рубашки (они попахивали нафталином). Но к Алёне я поехал в своей белой футболке: все рубашки Юрия Григорьевича оказались мне малы (шириной плеч я всё же заметно превзошёл своего прадеда).

Из метро я вышел на площадь около Киевского вокзала. Заметил ряд ларьков и киосков. Не увидел признаки «стихийного» рынка, который окружал вход в метро в девяностых. Отметил, что легковых автомобилей и автобусов около вокзала сейчас было на удивление мало. А вот запахи тут витали столь же неприятные, как и в «моё» время. Солнце уже спустилось к крыше вокзала, окутало вокзал красноватым ореолом. Я сориентировался. Взмахнул почти пустым портфелем и зашагал в направлении Кутузовского проспекта; застучал по тротуару твёрдыми (словно деревянными) каблуками полуботинок.

* * *

Я подошёл к Алёниному дому — на улице уже светили фонари. Небо пока не почернело, над крышами ещё алел закат. Мне показалось, что автомобильное движение по улице Большая Дорогомиловская сейчас было на удивление вялым. Не слышал я пока и привычного гула со стороны Кутузовского проспекта, который мне всегда казался самой шумной улицей Москвы. Я скользнул взглядом по однотипным невзрачным вывескам: «Аптека», «Ателье»… С середины девяностых годов этот фасад выглядел совершенно иначе: там светились разноцветные огни на ярких броских рекламных вывесках и витринах.

Во дворе мне показалось, что уличные звуки стали на порядок тише. Я невольно вспомнил свои ночные прогулки по территории пансионата «Аврора». Там в это время уже стрекотали цикады, шумело море. В московском же дворе на закате шелестела листва, из приоткрытых окон доносились звуки музыки и обрывки разговоров. Всё это звучало едва слышно, будто я внезапно заполучил тугоухость. Чётко звучал лишь стук моего сердца и топот моих каблуков. Я зашагал вдоль светившихся болезненно-желтоватым светом окон первого этажа. Чётко чеканил шаг — убеждал себя, что не утратил слух.

На ходу я окинул взглядом уже погрузившийся в полумрак двор. Заметил притаившиеся под кронами деревьев автомобили (два светлых ГАЗ-21 «Волга», и белый «Москвич»), огороженную бордюром овальную клумбу и окружившие эту клумбу лавочки. Вечер казался тёплым. Однако людей я во дворе не заметил. Хотя услышал отзвуки человеческих голосов. Ветер принёс их со стороны невысоких подстриженных кустов, которые виднелись позади клумбы и лавочек. Вместе со звуками ветер метнул мне в лицо запахи. В московском дворе пахло сухой травой, пылью, выхлопными газами и бензином.

Над дверями подъездов я не обнаружил светильников. Но свет горел в подъездах. Он проникал на улицу через расположенные над дверями окошки, подсвечивад нарисованные белой краской цифры — номера находившихся в подъезде квартир. Мимо первого подъезда я прошёл (лишь равнодушно мазнул по нему взглядом). Обратил внимание на мятую водосточную трубу и на изрисованный мелом тротуар. Свернул к двери второго подъезда. На номера квартир взглянул лишь для порядка: уже подсчитал, что Алёна проживала именно в этом подъезде. Замок на двери ожидаемо не обнаружил. Потянул за дверную ручку — скрипнули дверные петли.

Я шагнул в подъезд, чуть зажмурился от жёлтого света лампы. Вдохнул пропитанный табачным дымом воздух. Курили здесь совсем недавно: мне почудилось, что дымок ещё вздрагивал и клубился среди натянутой в углах под потолком паутины. Я тряхнул портфелем: деловито и уверенно, будто шагавший к любовнице важный чиновник. Подсчитал каблуками ступени, на лестничной площадке первого этажа взглянул на обтянутые дерматином и толстой леской двери, заметил стеклянные глаза дверных глазков. Лампа под потолком едва слышно затрещала и мигнула — она будто