Я – Товарищ Сталин 6 - Андрей Цуцаев

стал задерживаться. Он вышел на улицу, где тёплый воздух пах цветами, жареной рыбой и дымом от жаровен. Река Сумида блестела под луной, её воды отражали огни фонарей и неоновых вывесок, а лепестки сакуры кружились на поверхности, словно крошечные лодки.

Танака направился к переулку, стараясь не оглядываться. Его инстинкты кричали об опасности, но он не видел явных признаков слежки. Мужчина в кимоно у входа в бар, слишком долго смотревший ему вслед, мог быть просто пьяным купцом, но Танака не был уверен. Он ускорил шаг, сворачивая в узкую улочку, где фонари горели реже, а тени были гуще, отбрасывая длинные силуэты на стены домов. Он знал Гинзу как свои пять пальцев и мог раствориться в её лабиринте, если понадобится.

В Асакусе, в конспиративной квартире над лапшичной, он запер дверь и сел на татами, доставая серебряный портсигар. Его пальцы дрожали, когда он зажигал сигарету, и он тихо выругался, пытаясь успокоить нервы. Запах соевого соуса и подгоревшего риса пропитал комнату, смешиваясь с дымом сигареты. Акико взяла записку, но её слова о Кэмпэйтай не давали ему покоя. Если она передумает или если её поймают, их план рухнет, как карточный домик. Он выпустил дым, глядя на тени, танцующие на стене в свете керосиновой лампы. Если Хирота прочтёт, он может пересмотреть планы наступления. Но всё зависело от Акико — и от того, насколько она готова рискнуть.

Акико вышла из саке-бара «Идзуми», и тёплый майский воздух Гинзы обволок её, пропитанный запахами жареного кальмара, угля и цветущей сакуры, чьи лепестки кружились в свете фонарей, словно крошечные призраки. Она поправила рукав кимоно, убедившись, что свёрток Танаки надёжно спрятан, и шагнула в толпу, растворяясь среди прохожих. Её движения были лёгкими, почти танцующими, но глаза оставались насторожёнными, скользя по лицам уличных торговцев, рикш и случайных зевак. Гинза бурлила жизнью: сямисэны звенели из открытых окон баров, торговцы выкрикивали цены на сладкие бобы и свежие устрицы, а колёса рикш поскрипывали на гравии.

Она свернула с главной улицы в узкий переулок, где фонари горели реже, а тени домов сливались в густую пелену. Её дом в Асакусе — старое деревянное здание с покосившейся крышей и маленьким садом, где цвёл жасмин, — был в получасе ходьбы. Обычно она выбирала извилистые пути, чтобы сбить с толку возможных соглядатаев, но сегодня инстинкты кричали об осторожности. Свёрток в рукаве, слова Танаки о войне и Хироте, её собственный страх — всё это давило на неё. Она сжала зонтик, словно он мог защитить, и ускорила шаг, стараясь не оглядываться.

В двадцати шагах позади двигался мужчина в тёмном кимоно, его лицо скрывала тень широкополой шляпы. Он заметил Акико, когда она вышла из бара, и теперь следовал за ней, держась на грани её поля зрения. Его глаза, холодные и внимательные, улавливали каждую деталь: как она поправила волосы, как пальцы нервно сжали зонтик, как она бросила быстрый взгляд назад на перекрёстке. Он знал, что она осторожна, и это усложняло задачу, но он был терпелив.

Переулок стал ещё уже, фонари почти не горели, и только луна отбрасывала слабый свет на мостовую. Акико замедлила шаг, прислушиваясь. Её слух улавливал шорох листьев, скрип телеги вдалеке, приглушённые голоса из окон. Но что-то было не так. Шаги за спиной — едва слышные, но слишком ровные, слишком синхронные с её собственными. Она остановилась, притворившись, что поправляет сандалию, и бросила взгляд назад. Никого. Сжав зонтик сильнее, она свернула в ещё более узкий проход.

Преследователь замедлил шаг, когда Акико остановилась. Он прижался к стене, сливаясь с тенью, и ждал. Его дыхание было ровным, почти неслышным, а рука в кармане сжимала рукоять маленького ножа, спрятанного в складках кимоно. Он достал блокнот и записал: «Переулок у Гинзы, 21:40, проверяет слежку».

Акико вышла на маленькую площадь, где стоял старый храм, окружённый вишнёвыми деревьями. Она остановилась у каменного фонаря, чей тусклый свет отражался в луже. Её лицо в отражении было бледным, глаза выдавали страх и усталость. Она подумала о записке. Что, если Танака прав и Хирота задумается? Но другая часть её сознания шептала: «Он выбросит её, а тебя назовёт предательницей». Сжав губы, она пошла дальше, стараясь дышать ровно.

Преследователь следовал за ней, держась на расстоянии. Он знал Асакусу — её узкие улочки, где дома почти касались друг друга крышами. Он видел, как Акико ускорила шаг, как её плечи напряглись, и понял, что она заподозрила неладное. Он записал: «Храм, 21:50, остановка у фонаря». Он заметил, как она посмотрела в лужу, и улыбнулся уголком губ — её паранойя была предсказуемой.

Акико свернула на улицу, ведущую к её дому. Здесь было тише, только редкие фонари отбрасывали круги света. Шаги за спиной стали почти неслышными, но она чувствовала их, как холодное дыхание на затылке. Она вспомнила, как однажды в чайном доме заметила мужчину, чьи глаза слишком долго задерживались на ней. Он исчез, но теперь каждый взгляд казался угрозой. Остановившись у мостика через канал, она притворилась, что смотрит на отражение луны. Её глаза скользили по теням, выискивая движение. Ничего. Только плеск воды и шелест листьев.

Преследователь остановился за углом у закрытой лавки. Он видел, как Акико смотрит на воду, и знал, что она проверяет слежку. Он записал: «Мост, 22:00, проверяет окружение».

Акико двинулась дальше, её шаги ускорились. Дом был уже близко — двухэтажное здание с маленьким садом азалий. Пот пропитывал кимоно, сердце колотилось. Достав ключ из сумки на поясе, она оглянулась ещё раз. Улица была пуста, только ветер шевелил листья. Она открыла дверь, вошла и заперла её, прислонившись к стене. Дыхание было тяжёлым, но она чувствовала себя в безопасности — хотя бы на миг.

Преследователь остановился в тени напротив дома. Он видел, как зажёгся свет на втором этаже. Он записал: «Дом в Асакусе, 22:15, вошла одна». Запомнив адрес, окна и тропинку к заднему двору, он постоял, прислушиваясь к ночным звукам, и растворился в переулке, словно призрак.

Акико опустилась на татами, руки дрожали. Она достала свёрток и положила его перед собой. Лампа отбрасывала тусклый свет, делая бумагу зловещей. Она боялась открыть его. Что, если Танака солгал? Но его глаза — искренние, полные отчаяния — говорили иное. Подойдя к алтарю, где стояла фотография Кэндзи, она зажгла благовония, и дым поднялся к потолку. «Кэндзи, что мне делать?» — прошептала она, чувствуя, как слёзы жгут глаза.

Акико сидела в темноте, лампа погасла. Закрыв глаза, она представляла Кэндзи,