Олигарх - Михаил Шерр

раз откровенно посмотрел на неё. Император вероятно поймал мой «голодный» взгляд, молча открыл шкатулку и сделал приглашающий жест.

В шкатулке действительно были сигары. Причем мои любимые. Александр Николаевич спокойно дождался пока я прикурю и сделаю две затяжки, и только после этого красноречиво посмотрел на меня, слегка опустив голову. Любимая первая затяжка придала мне силы и я продолжил.

— Я, Государь, белой завистью завидую британцам. У них во власти всегда одна партия — пробританская. Британия превыше всего и как заявил лорд Палмерстон, у Англии нет неизменных союзников и нет вечных врагов, неизменны и вечны лишь английские интересы, и долг британцев — следовать им. Еврей Бенджамин Дизраэли один из виднейших английских политиков, еврей Мозес Монтефиоре, английский баронет и один из самых уважаемых людей Соединенного Королевства. Британские интересы у них стоят на первом месте. А у нас на каждом шагу то проанглийская партия, то профранцузская, то проавстрийская. С горечью вспоминаются, Государь, фамилии некоторых российских персонажей таких как канцлер Бестужев, братьев Александра и Романа Воронцовых, мадам Жеребцовой.

На этом я решил закончить, у меня появилось чувство, что императору становятся очень неприятны мои слова, тем более что перечисление персонажей российской истории стоящим на различных про каких-нибудь позициях надо было начинать с лиц императорской фамилии, например с Петра Третьего.

Несколько минут в кабинете стояла тишина, затем Государь встал из-за стола и холодно сказал:

— Благодарю вас, князь. Не смею вас больше задерживать, вам надо отдохнуть, да и супруга ваша, насколько я знаю, истосковалась без мужа.

Глава 5

Отдохнуть у меня не получилось, оказалось в нашем питерском доме меня ждала не только моя благоверная, но и мои дети со своими половинами, сестры Анна и Мария с мужем Сергеем Ильичем Терентьевым и любимые внуки и племянники.

Сергей был из среднеродовитых, но уже безпоместных и обедневших орловских дворян. Сестра вышла за него по большой любви. Машу он любил, но человеком был не разговорчивым и скупым на проявление чувств. Ни каких поводов подозревать его в супружеской неверности ни разу не подавал, к жене и всей нашей семье относился подчеркнуто уважительно. Разговорчивым бывал только в одной ситуации, общаясь со своими детьми, двумя сыновьями и дочерью.

С Машей Сергей познакомился когда его драгуны однажды в пургу вызволили из снежного плена почтовую карету в которой моя сестрица решила ехать из имения Новосёлово к матушке, которая была в Москве, приехав в Россию по финансовым делам мужа. За несколько часов общения они, со слов Маши, успели влюбиться друг в друга. Через неделю бравый драгунский поручик лично предстал пред матушкиными очами и попросил руки дочери.

Сергей на удивление не имел ни какого понятия о нашей семье. Да и надо честно сказать, что я хотя и выбрался из долгов и уже занимался серьёзными финансовыми делами, мы все продолжали жить тихо и скромно. Однажды он после рождения сына неожиданно для меня расчувствовался и признался, что если бы точно знал о зашкаливающей знатности Маши и богатстве нашей семьи, то никогда не решился попросить её руки.

Матушке молодой офицер понравился и она дала согласие на брак. Я был в Америке и вернулся тогда, когда они уже обвенчались, сестрице было невтерпёж и матушка со старшей сестрой не смогли ей отказать. Я на Машу не обиделся, а Сергей мне просто понравился. Да и обижаться с моей стороны было глупо, влюбляться с первого взгляда и тут же делать решительные движения по видимому было у нас в крови.

До Крымской войны Сергей исправно тянул армейскую лямку, воевал не один раз и принципиально отказывался от моей помощи. Материально они конечно жили безбедно, Маша получила очень хорошее приданное, да и я при случае не забывал делать большие подарки по различным поводам.

Накануне Крымской войны Сергей получил полковника, служил на юге и в конечном итоге оказался в осажденном Севастополе, где успел получить еще два ордена к имеющимся двум. В конце августа 1855-ого года был тяжело ранен на Малаховом кургане и эвакуирован сначала в Бахчисарай, а потом в Ростов.

После выздоровления он получил назначение в столичный гарнизон и принял один из драгунских полков. Накануне моего возвращения в Россию ему приказали сдать полк и находиться в распоряжении военного министра.

О моем приезде в Петербург все знали, как и о том, что я сразу же проследовал в Зимний. Стоило мне покинуть императорский кабинет, как в наш дом помчался посыльный с этим известием и вся моя семья ожидала меня в большой и просторной гостиной.

После радостных объятий и тысячи поцеловчиков, мне показалось что слезу смахнул даже скупой на эмоции Сергей Ильич, всё проследовали в столовую, где был накрыт праздничный ужин.

Два часа за столом пролетели как одна минута, все одновременно говорили обо всем и ни о чем, только один бравый кавалерийский полковник молча и радостно улыбался в свои густые, но уже полуседые усы, молча потягивая свой любимый «Моет Шандон».

Ужин подходил к концу, младших уже начали отправлять спать, когда неожиданно прибыл курьер из канцелярии военного министра генерала Сухозанета. Прочитав министерскую бумагу, зять усмехнулся и протянул её мне.

Николай Онуфриевич уведомлял его о производстве в генерал-майоры и необходимости завтра утром срочно предстать пред светлыми министерскими очами для получения нового назначения.

Когда я закончил чтение и поднял взор от бумаги, в столовой остались моя супруга со старшими сыном Андреем, Сергей Ильич с Машей и конечно Анна, она по-прежнему была моим первым заместителем во всех делах. За время моего изучения министерского послания, новоиспеченный генерал уже пересказал его содержание всем остальным.

— Алексей Андреевич, это ответ императора на твои предложения или что-то другое? — спросила жена.

Последние лет пять супруга на людях всегда меня называла по имени-отчеству. Наедине она по-прежнему обращалась ко мне по имени, да при детях отец или папа. В нашей семье как-то сразу повелось использовать обращение папа привычным для меня образом.

— Сложно сказать, — пожал я плечами, — всякие короли, цари и императоры для меня продолжают оставаться полной загадкой. Их решения зачастую не поддаются ни какой логике. Думаю в ближайшее время все станет понятным. Одно могу сказать точно, из России меня пока не высылают. Сергея по любому за Севастополь должны произвести в генералы. Посмотрим какое назначение он завтра получит.

Говоря так, я совершенно не кривил душой. Лет десять назад в моей светлой голове созрел, как мне тогда казалось, окончательный вывод, что на самом деле в этом мире действительно всё продается и покупается и цена вопроса количество нулей после единицы. Только твердокаменность российского самодержца по отношению к моим предложениям была исключением из этого правила. Да и то, мне все равно думалось что просто надо увеличить ставки.

Но когда началась Крымская война, император Николай Павлович этот мой окончательный вывод обнулил, дав мне от ворот поворот. Никакие мои доводы и предлагаемые нули после единицы не поколебали его убежденности в правильности этого решения.

Его старшему сыну и наследнику конечно было далеко до отца, но всё равно червячок сомнения продолжал меня грызть изнутри. Я слишком хорошо знал историю царствования императора Александра Второго, его нерешительность и непоследовательность в проведении реформ и их половинчатость. Другой опасностью моим планом была возможность нехватки финансовых средств.

Я конечно был феерически богат по меркам девятнадцатого века, созданные мною «золотая» и железнодорожные империи Европы и Северной Америке приносила мне сумасшедшие деньги, но что бы двигать в правильном направлении корабль под названием «Россия» требовались немыслимые деньги. Бросить на произвол судьбы два других корабля, Техас и Калифорнию я никак не мог, а там затраты то же были ого-го.

По большому счету мне надо было выкупить у русских крепостников миллионы крестьян и сделать это надо было с землей. А стоимость решения еврейского вопроса вообще была не понятна, я на самом деле не знал, что делать для быстрой интеграции миллионов евреев в русское общество.

Вернее даже сказать не делать, а убедить власть в необходимости это делания. Если на дворе был бы к примеру год девятисотый, у меня был бы железный аргумент — количество евреев уже подавшихся в революцию. Но сейчас середина 19-ого века и я как раз и хочу предотвратить этот массовый поход