Казачонок 1860. Том 1 - Петр Алмазный

крови и грязи рубаху. Холодная вода обожгла раны, заставив скрипеть зубами, но это была необходимая пытка. Я промыл укусы, смывая запекшуюся кровь и грязь. Потом, достал из сундука кухонный нож, что лежал рядом с хлебом, нужно было обжечь лезвие в пламени. Добыть огонь оказалось невероятно сложно, несмотря на кресало и кремень, найденные в сумке Семеныча. Проклятие и уговоры сменяли друг друга, пока наконец тлеющий трут не разгорелся. Первобытная дезинфекция по-походному началась.

Перевязочного материала не было. Пришлось пожертвовать кафтаном. Я отрезал от подола несколько длинных полос. Одной, смоченной в воде, протер раны еще раз. Другую с огромным трудом, помогая себе зубами и дергаясь от боли, кое-как обмотал вокруг распухшей руки. Получилось криво, но кровь вроде остановилась. До спины я просто не дотянулся. Пришлось надеяться на русское авось и крепкий организм Гришки.

Напился из озера, чувствуя, как холодная влага разливается по изможденному телу. Силы понемногу возвращались. Живот был полон, раны, хоть и убого, но обработаны.

Я сидел под елкой, глядя на розовеющее небо сквозь ветви, и впервые за долгое время подумал не о выживании в следующие пять минут, а о том, что делать дальше. Мне нужно хоть немного восстановиться, чтобы хватило сил добраться до станицы. Сначала надо в Пятигорск. Это примерно 40 верст будет. Возможно чуть меньше, ведь Гришка с отцом уже часть пути по тракту прошли. Но пока совершенно не понятно в какую сторону двигаться. От Пятигорска до станицы Волынская считай 2 дня перехода, там тоже около 40–50 верст. Надо тихое место где-то найти, чтобы отлежаться да в себя прийти. Подальше от этого озера, где меня уже искали.

Собрав свои жалкие пожитки в сундук — шашку, ружье Семеныча и одеяло — я побрел вдоль ручья, углубляясь в лес. Шел медленно, прислушиваясь к каждому шороху, но кроме птиц и ветра, ничего не слышал. Преследователи, видимо, отступили, решив, что я либо сдох, либо ушел слишком далеко.

Через пару часов я наткнулся на укрытие — небольшой скальный выступ, под которым зияла темная расщелина, почти пещера. Вход был завешен свисающими корнями. Внутри — сухо, просторно для одного человека и, что главное, не видно снаружи. Это был мой новый дом на ближайшие дни.

Первым делом натаскал сухого мха и устроил себе лежанку поодаль от входа. Потом, превозмогая боль, соорудил несколько примитивных силков на зайца. Ружье я берег на самый крайний случай — выстрел мог мне стоить дорого. А вот силки работали тихо.

Еда была главной проблемой. Буженина и щи кончились на второй день. На третий я поймал тощего зайца. Мясо, жесткое и пахучее я нарезал кусками и варил в своей кастрюле, добавив съедобных кореньев, которые с грехом пополам опознала память Гришки. Получилась на редкость паршивая похлебка, но это была очень нужная мне сейчас горячая пища.

Как-то раз, у ручья, я заметил в прозрачной воде крупного голавля. Потратил полдня, пытаясь поймать его руками, и в конце концов, чертыхаясь, повалил в воду целое дерево, создав запруду. Рыба, оглушенная и дезориентированная, сама выплыла на мелководье.

Дни сливались в однообразную рутину: сон, проверка силков, готовка, уход за ранами. И вот тут началось самое странное.

Я ведь ждал заражения, ждал лихорадки, нагноений, всего того, что должно было прийти после получения таких ран. Я помнил, как в Афгане солдаты гибли от куда меньших царапин. А тут… Сначала спала опухоль на руке. Потом раны, вместо того чтобы гноиться, покрылись розоватой, здоровой пленкой и стали потихоньку стягиваться. Дикая боль в спине, от которой я не мог спать, через неделю сменилась просто ноющей ломотой, а потом и вовсе утихла.

Я сидел у костра, разглядывая свою левую руку. Шрамы были еще отчетливо видны, но они затягивались невероятно быстро. Я сжимал и разжимал кулак — рука слушалась, хоть и с некоторой скованностью.

— Что за черт? — шептал я, глядя на три точки на запястье. Они, казалось, пульсировали в такт биения моего сердца. — Это… это ты, дед? Твое наследство?

Никакого другого объяснения у меня не было. Организм Гришки, пусть и жилистый, не мог так легко справиться с ранами. Выходит, кроме сундука, на мне еще как на собаке все заживает!

Еще через несколько дней я понял, что тянуть дальше некуда. Припасы, добытые охотой, были скудны, а сил уже достаточно, чтобы идти. Я собрал свое нехитрое хозяйство в сундук, потушил костер и, в последний раз оглядев пещеру, вышел.

Шел по лесу, уверенно ступая по земле босыми ногами. Я ориентировался по солнцу и смутным воспоминаниям Гришки, пытаясь выйти на ту самую дорогу, по которой он ехал с отцом.

И вот, наконец, лес начал редеть. Сквозь стволы деревьев показалась полоса утрамбованной земли. Я вышел на обочину и замер. Передо мной лежал тот самый тракт из Георгиевска в Пятигорск. Убитая, пыльная, но это была дорога. Цивилизация, твою дивизию. Осталось преодолеть дорогу домой. А каким он будет, этот дом, мы еще поглядим…

Глава 4

Путь в Пятигорск

Стоял у края дороги и смотрел, улыбаясь. Обычная убитая грунтовка, вся в колдобинах и следах тележных колес, а для меня сейчас — путь к спасению. Лес остался позади — там же страх, собаки и ночи в пещере. Впереди меня ждал Пятигорск. А там уж и до станицы, глядишь, доберусь.

Повернулся лицом на восток, туда, где по обрывкам памяти Гришки должен был быть город, и пошел по обочине. Босиком-то идти — то еще удовольствие. Солнце припекало вовсю, пыль поднималась из-под пят. Каждое движение все еще отзывалось болью, но это была уже не та дикая боль, а тупая, которую можно было и перетерпеть. Тело заживало слишком быстро, и мысли об этом периодически донимали.

Сзади послышался скрип и цокот копыт, из-за поворота показалась телега. Запряжена была одной тощей клячей, а на облучке, посасывая трубку, восседал старик в выцветшем зипуне и мохнатой папахе.

С одной стороны — первая живая душа за много дней. С другой — любой человек сейчас был потенциальной угрозой. Но отступать в лес смысла не было. Остановился, давая телеге приблизиться.

Старик поравнялся со мной, прикрыл один глаз от солнца и внимательно, без суеты, меня оглядел. Вид у меня был тот еще: оборванный пацаненок в грязных портках, босой, исцарапанный, с перевязанной тряпьем рукой.

— Здрав будь, дедушка, в Пятигорск добираюсь! Сам из станицы Волынской.

Старик хмыкнул, вынул изо рта трубку и сплюнул в пыль.