Евгений Красницкий - Бабы строем не воюют

В крепости уже знали, что с помощью заболотных христиан найден удобный брод – им люди Журавля сами при нужде пользовались. Переправить добычу, раненых и полон труда не составит, но все равно хлопот предстоит много, ничьи руки лишними не окажутся, а купеческим сыновьям так и вовсе дополнительное учение получится. Анна, как и все в крепости, обрадованная тем, что бои, похоже, окончились и самое страшное миновало, поспешила выполнить распоряжение старосты.

Расспрашивать гонцов о новостях боярыне и в голову не пришло – не стал бы Аристарх откровенничать с мальчишками. Только парни и сами оказались не промах и просто-напросто подслушали разговоры старших, ну и не похвастаться своей осведомленностью не могли. В слушатели им достался, правда, один Прошка, да и времени на разговоры не хватало – только пока коней запрягали, а уж с кем он потом поделился, никто и дознаваться не стал. Известие о тяжелом ранении Андрея Немого, когда он заслонил от стрел Мишаню, да о том, что и старшину Младшей стражи самого зацепило, пока он своего спасителя из-под коня вытаскивал, все равно пошло гулять по крепости и в конце концов достигло ушей Дударика. Мальчишка, искренне привязанный к Андрею, расстроился не на шутку и тут же помчался на поиски Арины. Нашел он ее на дальнем конце острова, где на мягкой травке девчонок учили обороняться от нападения лихих людей. Дело шло к ужину, и Арина как раз собиралась уводить своих подопечных. Запыхавшийся Дударик, с трудом сдерживая слезы, прямо с ходу и выложил молодой наставнице, что дядька Андрей помирает, говорят, без памяти лежит тяжелораненый, то ли довезут его, то ли нет – неведомо…

Арина спокойно выслушала его, ровным голосом велела Машке построить десяток и вести в девичью, а сама, как была на занятиях в широченных портах, рванула бегом на посад. Там возле почти готового дома (даже влазины[12] уже провели, хоть стройка вокруг еще продолжалась) стояла в загоне кобыла Ласка, и можно, не теряя времени, оседлать ее и лететь к Андрею.

Но Арина и до строящейся крепости не успела добежать, как неожиданно ей наперерез выскочила Ульяна. Начальница над михайловскими прачками как раз бани протапливала, когда Дударик на бегу крикнул ей про ранение Андрея. Той и гадать не пришлось, куда может нестись со всех ног молодая наставница. Вот и поспешила перехватить, чтобы младшая подруга с размаху да по незнанию не попала в беду. Заступила дорогу и рявкнула не хуже Анны:

– Куда? Стой!

Арина опешила: от кого-кого, но от Ульяны ничего подобного не то что не ожидала – представить себе не могла, что та вообще в состоянии голос повысить. Жена обозного старшины даже с холопками всегда говорила хоть и строго, но тихо, словно речка журчала, а тут… Но и Арину остановить сейчас было не так-то просто:

– Пусти! К Андрею я! – У нее сейчас одно в голове вертелось – успеть! Досадуя на неожиданную задержку и недоумевая, почему так гневается Ульяна, поспешно и сбивчиво попыталась объяснить то, что самой казалось очевидным и единственно правильным. – Я к нему! Понимаешь? Туда! Да пусти же!

Запыхавшаяся Арина хватала ртом воздух, в отчаянии чувствуя, что драгоценные мгновения утекают безвозвратно: вот сейчас она уже могла бы Ласку седлать… сейчас бы уже по лесу мчалась…

«Да что же она, разве не понимает?!»

Рванулась было вперед, но Ульяна держала крепко и продолжала что-то сердито выговаривать.

– Куда рвешься? Сейчас уйдешь – навсегда себе обратную дорогу отрежешь! Не примут тебя обратно и не простят. Сам же Андрей и не простит! Ты ведь предаешь его!

Словно кипятком в лицо плеснули… Арина впервые в жизни не могла подобрать слов, чтобы втолковать Ульяне то, что чувствовала. Предать?! Она же, наоборот, предательством почитала тут оставаться, когда все в ней туда рвалось, к нему… Она же ничего не говорила, когда он в поход уходил. А сейчас ее черед за него биться.

Оглядевшись и прикрикнув на холопок, которые отвлеклись от стирки и с любопытством глазели на спорящих женщин, Ульяна ухватила Арину за рукав и потащила к бане. В предбаннике толкнула молодую наставницу к лавке, притворила дверь и встала перед ней, загораживая выход – мало ли, не усидит, опять рванется бежать. Молодая, ретивая, и не догонишь ее – а потом хлопот не оберешься. Лучше уж здесь, без посторонних глаз втолковать, как расцениваются подобные поступки в воинском поселении.

Арина же слушала и приходила в ужас от осознания того, что на столь естественный для нее порыв – броситься навстречу любимому – можно взглянуть совсем иначе. Она-то считала, что своеволие иной раз оправданно. Ну уж хоть бабы-то должны ее понять! А выходит, для других это в лучшем случае представляется блажью вздорной дуры.

– Твое место здесь! – убеждала Ульяна. – Ты наставница, вот и занимайся девками. Ежели каждая дуреха по своему разумению поступать станет, что получится? Не только ратники воинский порядок во всем блюдут, но и мы тоже! Тебе ведь не зря говорили, что не всякая воину в жены годится. Если сейчас не послушаешься, то изгоем станешь. Ну или на выселки тебя отправят, всеобщим посмешищем. Тебе, почитай как мужу, доверие оказали, а ты, словно девчонка безмозглая, все бросить хочешь? Ради чего? Ради прихоти своей?! Ты же о себе сейчас думаешь – это ТЕБЕ к нему надо! СВОЙ страх убаюкиваешь!

Ошарашенная таким непривычным напором всегда уравновешенной Ульяны, Арина не могла найти нужных слов. А Ульяна все говорила и говорила, но теперь уже мягче, спокойнее:

– Ты так и не поняла до сих пор, где живешь. Наши ратники муравейник разворошили, соседей кровью умыли. Тем есть за что мстить! А ты отсюда сбежишь – кто на твое место встанет? Ну подумай сама, Аринушка, сколь нас тут в крепости осталось? Ну кто стены-то оборонять станет? Прокоп с Филимоном, что ли? Девки с самострелами да ты со своим луком. На девок-то надежда слабая, им пример нужен, а тебе уже приходилось по людям стрелять. Нет, коли понадобится, и мы с Веркой кипяток на стены сможем таскать да татям на головы горшки опрокидывать… Да и стены у нас пока, сама знаешь, – без слез не взглянешь, правильно Тит давеча Сучку выговаривал… Про Анну Павловну уж и не говорю – она тут за всех отвечает; ты ей первая помощница, а коли уедешь, ей и вовсе разорваться.

Голос Ульяны журчал, постепенно вымывая тоскливую муть, освобождая от ужаса и неодолимого желания что-то делать – неважно что, но делать. Вместо них приходило понимание: да, ее место здесь, в крепости. И не из-за страха перед неизбежным наказанием – рассказывали ей, как в Ратном казнят проспавших врага дозорных или воинов, сбежавших от боя. Оказывается, такие вроде бы понятные слова «стать здесь своей» включали в себя, помимо всего прочего, еще и это: «Правила наши кровью писанны, и несоблюдение их кровью для всех оборачивается». Значит, сцепи зубы, запихни свой страх… куда хочешь, лишь бы не мешал, и делай, что должно.

– И еще… – Голос Ульяны опять перебил постепенно успокаивающиеся мысли. – Ты вот рванешь очертя голову, а что другим будет, подумала? За твой проступок Анне отвечать – потому как не уследила. Андрею, когда выздоровеет, твоим непослушанием глаза исколют. Желающие найдутся, уж будь уверена! Отроков, что у переправы стоят, накажут по всей строгости, коли пропустят тебя без приказа. А ведь они и стрельнут в тебя, чтобы остановить – они дозорные, в своем праве.

А за Андрюху своего будь покойна. – Ульяна похлопала ее по руке. – Что-что, а о раненых в походе лучше мамки родной заботятся. Обозники свое дело знают. Бурей, конечно, зверем диким смотрит, но лекарскому делу его Настена учила, и все, что надо, он сделает. С того света многих вытащил, уж ты мне поверь. Вот привезут сюда, тогда твое право, никто перечить не будет – выхаживай.

– А… а если нет?! – Мысль, что преследовала ее с самых проводов, сама просилась на волю. – А если не довезут? Я же… я же себе никогда не прощу… опять не уберегла-а-а… – Прислонившись спиной к стене, Арина подтянула ноги на лавку и сидела, уткнувшись лицом в колени, заглушая рыдания.

– Эх, милая… – Жена обозного старшины присела рядом с ней. – Это уж наш бабий крест, родная моя. Сами выбираем, сами его несем, и никто нам тут не помощник. А случись что, сами себя потом казним всю жизнь, – обняв рыдающую Арину, последние слова Ульяна проговорила уже гораздо тише, как будто для себя.

Молодая женщина и сама не знала, чего в ее плаче больше – обиды на судьбу, страха за Андрея или облегчения и благодарности оттого, что не дали ей совершить непоправимого. Где-то совсем в глубине сознания промелькнуло:

«Эх, дядька Филимон, ты-то про склоки все распинался, а вот про то, что такую цену бабе за службу платить приходится, и полсловечка не проговорился…»

– А про то, что чуть не случилось, я никому не скажу, и ты молчи, – напоследок добавила Ульяна. – Помнишь, что Верка про наш бабий десяток говорила? Ну так мы десяток и есть. Ты уж не подводи нас, девонька.