Шарлатан V - Квинтус Номен

и реакторное производства в Выксе сделали. Так что я теперь с «атомщиками» очень плотно и часто общался: ведь и Выскинский завод рассчитывали на машинах моего института, и новые производства стали «в привычной обстановке» проектировать. Хотя бы потому, что считать теперь им нужно было куда как больше — а другого вычислительного центра с такими же мощностями просто в стране не существовало.

Хотя — это с какой стороны на «мощность ЭВМ» смотреть: у меня почти все «большие машины» по архитектуре были именно мейнфреймами и скоростью математических вычислений они мало кого поразить могли и в Курчатнике, и в Арзамасе-16, и довольно много где еще были вычислители и помощнее. Но вот для обработки «неарифметических данных» мейнфреймы превосходили «арифмометры» на порядок, и они еще и поддерживали огромные базы данных. На пальцах это объяснить не очень и просто, но суть в том, что производительность «арифмометров» измерялась в количестве операций над числами с плавающей точкой в секунду, а на мейнфреймах — в количестве «инструкций» в секунду, а «инструкция» — это не только (и не столько) арифметическая операция, а любое преобразование данных. В том числе и операция ввода данных с внешнего носителя или вывода на него — и вот «по инструкциям» ЭВМ института на голову превосходили «арифмометры». Хотя бы потому, что машины последнего поколения уже ставились с памятью по тридцать два мегабайта: по моим воспоминаниям — почти что ничто, но по нынешним временам это было буквально на грани чуда. И это «чудо» позволяло огромные массивы данных обрабатывать вообще к внешним устройствам не обращаясь, а так как к этой памяти (общей для машины) могли одновременно обращаться до восьми имеющихся в машине процессоров, то информацию обрабатывали при решении сложных (в том числе и инженерных) задач одновременно в нескольких параллельных процессах.

То есть я примерно лишь представлял, как там все это устроено «внутри»: разработкой этих машин занималось огромное уже КБ товарища Лебедева (а «арифмометры» разрабатывались в институте Рамеева) и они в лучшем случае «прислушивались к моим пожеланиям». Но — прислушивались: для единой системы сберкасс они разработали схему объединения в единый кластер (с общими внешними носителями) до шестнадцати машин «локально», а через сетевые соединения уже можно было объединить в единую систему произвольное число машин. Причем к мейнфрейму можно было подсоединять по сети любые другие вычислительные машины — от «арифмометров» до бухгалтерских машинок и карточных терминалов. И вот именно на моих мейнфреймах проектанты новые заводы и просчитывали, обсуждая в курилках различные «производственные вопросы». И я некоторые такие обсуждения и слышал, поэтому был, в общем-то, в курсе происходящего.

А еще был в курсе потому, что Лида курсовую свою работу делала как раз занимаясь разработкой нужной инженерам графической программы — ну а я ей помогал в этом довольно непростом занятии. Сам я с машинной графикой знаком был разве что понаслышке, но у Лиды и задача состояла не в том, чтобы «картинки рисовать», а в обмене данными между центральной машиной и новым графическим терминалом — а вот как раз с сетевыми протоколами я точно было знаком лучше всех людей на Земле. Тот же X-25 я еще успел в институте поизучать, а затем и с прочими пришлось плотно познакомится — и я в этой жизни «изобретать велосипед» не стал. Ну а теперь помогал жене этими протоколами «воспользоваться»: сам-то графический терминал представлял из себя тоже отдельный (и довольно специализированный) комп с мегабайтом памяти, и для него было важно написать программу, которая правильно размещает передаваемые по сети данные. Алгоритмически задачка вообще несложная, только аккуратности требующая — но это для специалиста, а жена-то у меня пока только училась и вопросы у нее возникали довольно часто…

А большую часть своего рабочего времени я посвящал просчетам новых программ «малой электрификации», активно продвигаемых Зинаидой Михайловной. Все же создать в стране за десять лет сеть малых электростанций общей мощностью в сотню гигаватт — это не просто было сложно, а очень сложно и очень, очень дорого. Хотя бы потому, что каждый киловатт мощности маленькой электростанции получался в результате втрое, а то и впятеро дороже киловатта электростанции за сотню мегаватт. Но когда имеется сеть из таких маленьких электростанций, то устойчивость всей энергетической системы повышается на порядок, и даже «на два порядка в случае непредвиденных внешних воздействий». И именно потому в правительстве мою идею о «красной энергетической звезде» и поддержали — но с условием, что строиться малые станции будет «без привлечения бюджетных средств». То есть, в переводе с бюрократического на русский, за счет в основном местпрома и самых граждан.

Ну, сами граждане особого энтузиазма на предмет вложения кровно заработанного в общую энергосистему не испытывали, хотя и тут были определенные успехи (особенно в «отдаленных районах»). А у местпрома, как всегда, избытка средств все же не было — и мне приходилось большую часть усилий тратить на «оптимизацию» многочисленных строек. И довольно часто эти планы приходилось вообще отменять: например, предложение плановиков поставить небольшую АЭС в Ялуторовске «не прошло экспертизу» потому что там грунты были для постройки станции негодные. А стоить ее подальше уже не имело именно экономического смысла: тянуть отдельную ЛЭП к одному небольшому городу в то время как вокруг других потенциальных потребителей чем хочешь ешь, явно не стоило.

Но мне сильно помог пристроить несостоявшуюся АЭС Игорь Иванович: я с ним в очередной раз побеседовал, он в очередной раз обозвал меня разными словами — но идея моя его заинтересовала и уже к ноябрьским праздникам он представил (не мне, а в Средмаш родной) проект электростанции, рассчитанный на землетрясения силой до восьми баллов. Предварительный проект — но товарищ Малышев, внимательно посмотрев (на карте) предлагаемое для постройки такой станции место, проект в разработку запустил.

Сам Вячеслав Александрович считал, что на разработку проекта потребуется года три, но товарищ Африкантов мне сказал, что «справится за год», так как у его инженеров уже был для этого необходимый опыт, который «нужно было немного промасштабировать»: атомный ледокол, плывущий через двухметровый сплошной лед, трясет примерно также, как при именно таком восьмибалльном землетрясении. И мне перспектива понравилась, хотя я был практически уверен, что саму станцию придется строить уже не два года, а гораздо дольше, возможно, что и четыре. Но пока (благодаря «зарубежным контрактам» Зинаиды Михайловны) можно было и не спешить…

Зинаида Михайловна, вернувшись из своего «африканского вояжа», слегка приболела: все же в таком возрасте мотаться по всяким Африкам довольно