Александр Афанасьев - Врата скорби (Часть 1)

Встав на джихад, помните, что сказал пророк Мухаммед Саляху Алейхи Уассалям! Я принесу вам шариат на лезвии моего меча! Мы должны установить религию Аллаха на всей земле, нравится это кому то или нет! В этом наш долг, иншалла. Каждый из вас должен помнить, что тот кто ведет себя недостойно, тот кяфир, и каждый кто ведет дела с неверными, предпочитая им путь Аллаха – тот кяфир. Имущество кяфира разрешено, его жизнь разрешена, его женщины разрешены, и нет никакого спасения, кроме как уверовать в единого Аллаха и отказаться от своих заблуждений и неверия, иншалла! Что же касается русистов, то они, несомненно кяфиры, угнетатели ислама, несущие ширк и куфар и потому вы должны убивать русистов везде где их встретите, будь то мужчина-воин, женщина, ребенок и старик. Каждый из них несет грязь и куфар на нашу землю, каждый из них оскорбляет нашу землю, землю правоверных своим мерзким дыханием! Вы так же должны забирать все их имущество, обращая двадцать процентов в свою казну а восемьдесят процентов тем, кто забрал и в том не будет греха, потому что забрать имущество кяфира не содержит греха. Вы так же должны разрушать все, что построили кяфиры, потому что все это – не построено во имя Аллаха Всевышнего. Чтобы не построили кяфиры – придя, вы должны это разрушить, а если кто из местных будет протестовать против этого – тот вышел из ислама, и ему – удар мечом по шее!

Под строениями, которые требовалось разрушать – понимались прежде всего школы и больницы. Еще железную дорогу, которую тянули сюда через горы…

– Каждый из вас должен просыпаться и первым делом совершать ду'а, моля Аллаха о том, чтобы он помог вам разогнать, рассеять и унизить правоверных. Каждый из вас – должен поминать Аллаха всегда как только это возможно. Каждый из вас должен помнить, что тот, кто сойдет с пути джихада – тот лицемер и ему наказание – ревущий огонь ада. Каждый из вас должен помнить, что никто не вправе говорить вам о том, что ваш джихад неправеден, будь то ваш родственник, шейх или амир, или неверный, и лучший ваш ответ – удар мечом по шее. Обрадуйте тех, кто не желает соблюдать нормы шариата мучительным телесным наказанием! Избегайте несправедливости на пути Аллаха – но лишайте неверных и вышедших из ислама имущества, потому что так угодно Аллаху!

Эти слова тоже были сказаны неспроста – потому что открывали дорогу к разбоям и вооруженным грабежам. За которые вообще-то в шариате предусмотрено наказание в виде отрубания руки.

… Убивайте кяфиров, и чем больше вы их убьете, тем больше вам будет награда в судный день! Идите к Адену, и заставьте неверных, и тех кто вышел из ислама и примкнул к ним покинуть святую землю Аравии. И в завершение – хвала Аллаху, Господу миров и мир, милость и благословение лучшему из его творений, Пророку Мухаммеду и всем его сподвижникам до судного дня.

Стоит перед узкой дорожкой в будущее небольшой строй, говорит свои речи мулла. И только Аллаху известно, что будет дальше…

– Такбир!

– Аллаху Акбар! – выдыхает строй

– Такбир! – кричит мулла изо всех сил

– Аллаху Акбар! – кричат воины джихада, подняв в качестве подтверждении своей принадлежности к исламу указательный палец левой руки. Это означает – Аллах один, и нет ему сотоварища…

– Такбир!!!

– Аллаху Акбар!!! – гремит в горах

– Такбир!

– Аллаху Акбар!

Рыжий бородач, по имени Лайам О'Нил сторожко обернулся, положив руку на рубчатую, обернутую черной диэлектрической изолентой рукоятку канадского Браунинга. Идущий по тропинке человек – поднял руки шутливо

– Эй, это всего лишь я.

– Не подходи так…

– Перестань, рыжий – рассмеялся Гордон Колдфильд, бывший гвардеец пулеметного полка[150] – ты совсем психом стал.

– Слышишь? – кивнул назад шотландец – станешь от этого психом.

– Эй! Они же на нашей стороне…

– Пока брат. Пока.

Говорить особенно было не о чем. Они стояли над стофутовыми обрывом и смотрели, как солнце красное от крови, не той что пролилась, а той, что обежала пролиться – подстреленным чибисом падает на землю.

– Будешь? – гвардеец достал сигариллы в металлической коробке, внушительно потряс

– Кубинские?

– Они самые, брат. Настоящие Партагас, не фуфло какое-нибудь…

Шотландец помял сигариллу в пальцах

– Знаешь, друг…

– А?

Шотландец сунул сигариллу в рот.

– Да нет. Ничего…

Порт Аден

02 мая 1949 г.

Этот человек – подошел к Велехову, когда тот, расплескивая скопившуюся злобу, собирался ехать в город. Третий день – он пребывал при штабе походного атамана, третий день – пытался решить вопросы, которые надо было решить – в ожидании, пока вышедший из Басры пароход привезет положенное снаряжение – и третий день чувствовал, как его медленно засасывает мелкая и мерзкая трясина. Все одно и то же – и везде одно и то же. На языке казенном – обюрокрачивание и формализм, на языке казачьем – приличными словами и не скажешь. От любых предложений – открещивались трясли бородами – мол, к старине надо лепиться, как деды делали, так и нам положено. Хотя пулемет – Хайрем Стивен Максим изобрел почитай полвека назад, и только один хорошо укрепившийся пулеметный расчет с достаточным количеством припасов – способен остановить атаку кавалерийского эскадрона. А самолет – способен только пройдя на низкой высоте, так испугать лошадей, что эскадрон и без единого выстрела станет небоеспособным. Но нет же – все к старине лепятся, не понимая, что еще немного – и казаки станут просто ряжеными, а не военной силой.[151] Как скоморохи на ярмарке.

У машины, едва ли не потрескивающей от нестерпимого зноя – Велехова окликнул человек. Одет он был не по форме – некое ее подобие, грубая, местного раскроя ткань, цвета среднего между желтым и коричневым – как этот цвет назывался, стыдливо умолчим. Вместо головного убора – что-то вроде капюшона, из той же ткани, ободранного. Единственно, что роднит сего странного, непонятно как попавшего человека с казаками – короткие, обрезанные офицерские сапоги. Один глаз – закрыт черной повязкой, как у пирата, на лице – виден шрам, извилистый, свежий, еще не успевший потемнеть под солнцем.

В целом – человек выглядел настолько похожим на бандита с большой дороги, что Велехов машинально коснулся гладкой стали Маузера, висящего у бедра.

– Хорунжий Велехов? – спросил неизвестный, топчась у машины

– Честь имею… – сухо ответил Велехов

– Старший урядник Волков. Дело до вас имею, господин хорунжий…

Велехов выразительно посмотрел на небо. Пекло и в самом деле изрядно, и дневной сон – здесь святое. Без оного – и солнечный удар запросто…

– Так то оно так, да лучше по дороге поговорить. У меня машина, господин хорунжий…

Здорово…

Казак, больше похожий на бандита – доверия не внушал, еще больше – не внушало доверия то, что у него была машина. Спросить кого, справки наводить – не лучшее решение, признак трусости, да и неуважение.

– Войска какого?

– Донского, ваше благородие…

– А станицы?

– Цыганами кличут, ваше благородие…

Цыгане…

Лишние люди этого не знали. Цыганами – кликали казаков с со станицы Кумшацкой, людей весьма и весьма отчаянных. Пошло это ровно с тех самых пор, как казаки собрались, ожидая архиерея – а вместо него на телеге вкатил цыган, что было немалым срамом. Казаки цыгана побили смертным боем – но кличка осталась, обидная кстати. И никто лишний – ее знать не мог, на Востоке – тем более. Разве только услыхали где – да казаки таким не хвастают, наоборот – могут и морду набить…

– Какое я тебе благородие. Пошли, что ли…

На проходной, под пулеметами – и в самом деле стоял автомобиль, без водителя. И весьма даже знатный автомобиль – Мерседес, африканского образца, проходимый и неприхотливый, но стоящий – жуть. Старший урядник Волков – легко подтянулся на руках, маханул в машину. Сидения – изначально, немцы обтягивали их химической кожей[152] – кто-то заботливо обтянул старым парашютным шелком. Что же, предусмотрительно, весьма предусмотрительно…

– Тягать то не придется… – спросил Велехов, устраиваясь рядом, и мельком примечая, что на дуге безопасности – есть место для крепления пулемета, а самого пулемета нет.

– Не… Новье почти, только пригнали…

Немецкий конь и в самом деле не подвел – рыкнул, забурчал мотором. В ворота, поднимая пыль, прошла Татра, следом, соблюдая некую дистанцию, тронулись они. Старший урядник натянул очки, наподобие мотоциклетных – от пыли. Хорунжий – просто прикрыл глаза…

– Куда едем то?

– А до порта. Там и посвежее, и лишних ушей нет…

– Слыхал я, месть вы мстить приехали, господин хорунжий…

Велехов – осматривался, стоя в просторной германской машине в полный рост. Места то здесь какие… благодатные. Море синее – синее, как небо. Кипенно-белая гладь соляных полей, бурые оковалки валунов, темная стена гор. Гудки пароходов, черные реснички дыма на горизонте – скорее всего, Средиземноморская эскадра. С тех пор, как канал прорыли[153]… точнее, дорыли – за этими местами глаз да глаз…