Воронцов. Перезагрузка - Ник Тарасов

Митька лишь кивнул, отмахнулся рукой и продолжил рассказ:

— Вот недавно — в Волчьем яру — трактирщика-немца всей семьёй вырезали. Даже девчонку малую не пожалели… — перекрестился, зажмурившись, словно видел эту картину перед глазами. — Говорят, беглые каторжники шалят. А по зиме — возле Сухого моста — целый санный поезд разграбили, что из столицы с товаром шёл. Десять человек охраны положили, а товару на три тыщи рублей увели! Купец, сказывают, умом тронулся с горя.

Я слушал, понимая, что мой путь до Уваровки, похоже, не будет лёгкой прогулкой. Митька же, распалившись, перешёл на внешнюю политику:

— А на южных границах, в государстве-то нашем, набеги продолжаются, — говорил он с таким видом, словно сам недавно вернулся с дипломатических переговоров. — Басурмане шалят, людей уводят. Мой двоюродный брат, Фёдор, в третьем годе под Ростовом в кабалу татарскую попал. Насилу выкупили, двести рублей собрали всем миром!

— А в городах что? — спросил я, пытаясь построить в голове картину этого параллельного мира.

— В городах порядки ужесточились, — Митька понизил голос до шёпота, хотя вокруг не было ни души. — Просто так уже не подойдёшь, особливо к казённым зданиям. Если на рожу не вышел — могут документы спросить на проверку. А не дай Бог, найдут чего запретное — секут нещадно! Вон, Кузьму-сапожника из соседнего села забрали в часть за то, что пьяный песни непотребные орал. Так он неделю в каталажке сидел, да ещё потом двадцать плетей получил.

Я решил перейти к более важному вопросу:

— А про государыню нашу Екатерину Алексеевну что слышно? Правда, что болеет?

Митька понизил голос, словно опасаясь, что его услышат шпионы, спрятавшиеся за каждым деревом:

— Истинная правда, боярин! Ноги у неё отниматься стали, — он сделал страшные глаза. — Но… — тут голос его упал до шёпота, — последние полтора десятка лет у неё появился новый лекарь. Мудрёный такой, сказывают, не нашенский. И лечит не как все прочие — ни пиявок, ни кровопусканий, а какими-то зельями да притирками заморскими. Поговаривают, что он то ли чернокнижник, то ли масон какой…

— Масон? Что ты такое несёшь? — удивился я.

— Дак не я это, боярин! Люди сказывают, — заторопился Митька. — Болтают, что с тех пор, как этот лекарь матушку-царицу взял в оборот, стала она после хворей быстрее оправляться.

— Что ещё знаешь? Что в мире творится?

— Дык это… В Польше волнения были, — Митька почесал затылок. — Бунтовали поляки-то. Говорят, что к нам собирались идти, но казаки наши их шибко потрепали — три тыщи одних убитых! Так, сказывают, по тракту кровь текла, пока дожди не пошли видно было. А Суворов-то наш, Александр Васильич, так разъярился, что велел всех пленных пороть, а предводителей на колы сажать. То давно уже было, но с тех пор поляки тихие стали, как мыши.

— А что с престолонаследником нашим? С Павлом Петровичем?

— Он сейчас самый первый помощник Екатерины Великой, — тут голос Митьки стал особенно серьёзным. — Она хворает крепко, и часть власти перешла в его руки. Он войском занимается, казной ведает. И что сказать — жёсткий он, Павел-то Петрович! Многих бояр, что при матушке-царице в фаворе были, разогнал. А кой-кого и под суд отдал за казнокрадство. Готовится, как говорят, к возможной войне с французами.

— С французами? — удивился я. — Почему?

— А Бог его знает, боярин! Я ж тёмный человек, почти не грамотный. Только болтают, что у них там революция случилась — царя своего сбросили. А теперь и до нас добраться хотят, чтоб и наши бояре того… без голов остались.

Я внимательно вслушивался в рассказ Митьки, пытаясь составить в голове картину. Ход истории здесь явно сильно отличался от того, что я знал из учебников.

— Вы, стало быть, в Уваровку направляетесь? — переспросил Митька, заметив, что я задумался. — Дорогу-то я знаю, провожу, тут можете быть уверены.

Я кивнул, осматривая поваленное дерево. Ситуация с разбойниками могла закончиться куда хуже, но теперь у меня появился неожиданный проводник. И, похоже, источник бесценной информации об этом чудном мире, в который меня занесла судьба.

— Ладно, Митька, рули к Уваровке, поговорить и в дороге можно. А там, глядишь, и до Уваровки моей доберёмся.

Митя со знанием дела обошел телегу, поправил завязки на упряжке лошади. Оглядевшись, я указал на брошенные вилы и дубинки душегубов. Митька кивнул и принялся укладывать их в телегу — в хозяйстве пригодятся. Уложив так, чтоб не мешали в дороге, и мы тронулись в путь.

Глава 4

По дороге я продолжил расспрашивать Митьку:

— А вот откуда ж ты всё про это знаешь-то, скажи мне на милость? Как-то для крепостного, да ещё и такого молодого, слишком познавательно ты говоришь. Буковки складываешь, про стражу размышляешь…

Митька шмыгнул носом и, видя, что я настроен благодушно, осторожно продолжил.

— Так, батюшка Николай из Спасского научил, — сказал он, поглядывая на меня исподлобья, будто опасаясь, что я вот-вот переменюсь в лице и прикажу высечь его за одну только грамотность. — Он в соседнюю деревню каждую осень приезжает, и на неделю или две остаётся. В избе у старосты садится, книги разные с крестами на обложке достаёт.

Парнишка вдруг слегка оживился, тень улыбки мелькнула на его губах.

— А мы, пацаны, с гороховой лепёшкой к нему и слетались, как комары на огонь. Ну, он даже не священник был, а так, дичок, как он говорил, но буквы знал.

— Дьячок, — машинально поправил я, пытаясь представить эту картину: деревенские мальчишки, сгрудившиеся вокруг церковнослужителя, который учит их читать в обмен на гороховые лепёшки.

— Ага, дьячок, — закивал Митька. — Говорил: «Читайте, свет в голове зажжётся». А мы смеялись — какой такой свет, если он у Фомы-то не зажёгся? Он и читать умел и считал в уме, а в сенях всегда об угол бился в темноте.

Я прикусил губу, чтобы не улыбнуться. Было что-то удивительно трогательное в этой наивной логике: если чтение зажигает внутренний свет, почему же грамотный человек не видит темноте?

— Но батюшка всё-таки был упрямый, — продолжал парень, уже смелее. — Заставлял нас по складам бубнить. И цифры на дощечках углём писал, нас учил. Один раз даже газету привёз, «Санкт-Петербургские ведомости»