Воронцов. Перезагрузка - Ник Тарасов

неожиданно переместились на нашу сторону, проявил завидную сообразительность. Выхватив откуда-то из-под сена небольшой топор, он подкрался сзади к Хромому и коротко, без замаха, тюкнул его обухом по затылку. Главарь рухнул, как подкошенный.

— Надобно связать душегубов да боярину сообщить, — сказал Митроха деловито, будто каждый день разбирался с разбойными шайками.

В этот момент из кустов вышел тот самый парнишка — без оружия, с расставленными в стороны руками.

— Не губите, батюшка, — дрожащим голосом попросил он. — Я не хотел с ними идти. Они меня силой заставляли…

Я повернулся к Митрохе:

— Бери коня, скачи к боярину. Одна нога тут, другая там. Только свяжи их хорошенько сначала. А я тут подожду, с предводителем душегубов пообщаюсь.

— Кто предводитель-то? — не понял крестьянин, озадаченно глядя на бесчувственного Хромого.

— Так вот же он, — сказал я, кивнув на парня.

Тот побледнел так, что, казалось, вот-вот грохнется в обморок.

— Я? Нет! Нет, батюшка, это неправда! Это Хромой, он главный! Я просто… я…

— Ты-то откуда здесь взялся? — перебил я его, внезапно осознав, что этот разговор может оказаться куда информативнее всех моих расспросов Митрохи. — Говори, если жизнь дорога.

Парень сглотнул, явно соображая, стоит ли врать или лучше сказать правду. В его глазах читался тот особый сорт страха, который бывает только у людей, случайно оказавшихся не в то время и не в том месте — я сам испытывал нечто подобное, когда очнулся в теле Егора.

— Я… я из Высоких Прудов, — наконец выдавил он. — Сирота я. У тётки жил, да только она померла по зиме. Работы нету, есть нечего… На большак вышел, думал, в город подамся. А тут они, — кивок на разбойников, — прибились. Говорят, кормить будут, денег дадут, только помогай нам малость… А как понял, чем промышляют, уйти хотел. Так Хромой сказал — только через его труп. Убьёт, говорит, ежели сбегу.

Я вздохнул. История банальная до зубовного скрежета: голодный сирота связался с бандитами от безысходности. Не то чтобы я сильно ему сочувствовал, но какая-то часть меня понимала его положение.

— Ладно, — сказал я, наблюдая, как Митроха споро вяжет разбойников. — Давай, подходи, не трону. Пока. Лучше расскажи, что там в твоих Высоких Прадах такого, что ты решил уйти оттуда?

— Так, а чего там? Тетка как померла, так староста и сказал, что-либо иду как мужи работать на деревню либо чтоб виметался, ему мол дармоедов не надо. Я и пошел. Да только… не поспевал за ними. Сначала те молчали, а потом дядька Дима взял да сказал, что меньше всех работаю. А я старался, из шкуры лез.

— И что дальше было?

— А дальше староста сказал, что дом то вовсе и не тётки моей, а жила в нем, пока податок уплачивала. А я выходит и не могу его уплачивать. А я просился к старосте работать. Я и читать умею и считать.

— Грамоте обучен?

— Да не. Просто умею.

— А что в мире делается, знаешь? А то давно я из дома не выбирался, новостей не знаю.

Митька замялся, переминаясь с ноги на ногу, словно ему неловко было стоять перед барином — пусть даже и его подельники уже обезврежены.

— И… с чего начинать-то? — наконец выдавил он, комкая в руках потрёпанную шапку.

— Для начала представься, — предложил я. — По-человечески, а не как в разбойной шайке.

— Митька я, — буркнул парень, глядя куда-то мимо меня. — Митькой и кличут.

— Дмитрий, значит, да? — уточнил я.

Парень замотал головой, словно я предложил ему что-то непристойное:

— Не-е, боярин, Дмитрием меня не кличут. Митька, так всегда звали. Батюшка до крещения не дожил, а матушка… — он запнулся, — словом, Митька я.

— Ну, Митька так Митька, — кивнул я. — Давай, расскажи, что знаешь. Что в деревнях творится?

— Так что рассказывать-то? — он пожал плечами, но глаза его вдруг оживились, будто кто-то поднёс огонь к промасленному фитилю. — Беда у нас, боярин, неурожаи большие, третий год кряду. Подать большу́ю платим, тягло тяжкое. Староста в Высоких Прудах уж который месяц волком воет — жаловался намедни, что ничего не останется на засев на следующий год. А не засеешь — и вовсе с голоду помрём. А сам приворовывает.

Я оценивающе посмотрел на парня. Информации с такого болтуна можно получить немало — умеет же судьба подкидывать нужных людей в нужный момент!

— Слушай, Мить, а ты Уваровку такую знаешь? Деревушку.

— Дак конечно, знаю, — он даже фыркнул, словно я спросил его, знает ли он, что солнце на востоке встаёт. — То ещё захолустье! Староста ихний, как к нам ходит за солью аль дёгтем, всё жалуется.

— На что жалуется?

— Да уйти всё хочет. Говорит, деревня заглохла совсем. Боярин-то прежний, что Уваровкой владел, помер давно, а новый носу не кажет. Избы гниют, скотина дохнет. Как зима — так думают, переживут аль нет.

— Ну вот и славно, — кивнул я, принимая решение. — В общем, так, Митроха, скакать никуда не надо, а берёшь гавриков, да и топай себе обратно к батюшке моему. А меня вот Митька проведёт, раз он дорогу знает.

— Эх, — вздохнул Митроха. — Лошадка то одна, а груз тяжелый.

Мы с Митькой подошли помочь. Сначала, взялись за тех, кто не мог идти сам. Взвалили их на лошадь, словно мешки с картошкой. Митроха связал им через живот лошади руки и ноги, чтоб не попадали. Двух других, у которых были сломаны кисти он привязал к седлу, достав веревку из телеги. Перекрестился зачем-то, да и отправился в обратный путь.

Я же продолжил расспрос Митьки. Тот, слово за слово, разошёлся — будто плотину прорвало. Начал рассказывать, что стало много разбойников, особенно на дорогах.

— Народу деваться некуда, боярин, — говорил он, жестикулируя так, словно пытался нарисовать в воздухе карту губернии. — Кто с земли бежит, кто из острогов вырывается, кто от рекрутчины хоронится. Вон, намедни к нам в деревню заявились ночью какие-то, всю скотину перерезали. А до этого на Покров целый обоз с купеческим товаром под Озерками перехватили, всех до единого положили. Такая страсть была — люди боялись вёрст на десять вокруг из домов выходить!

— А у нас как — доедем до Уваровки то? — спросил