Андрей Бондаренко - Звонкий ветер странствий

– Теперь-то я точно знаю, что ты меня любишь! – торжественно объявила Санька. – Ведь, не захотел же возвращаться – от меня – в это противное Будущее! Аль-кашара отправил в острог, я помню… Вот, они на этот раз и решили – тебя насильно вернуть! Дурачки наивные! Саша, быстро поцелуй меня…

Уже после рассвета снаружи раздался тоскливый вопль, тут же перешедший в не менее тоскливый вой.

– Это Фруде Шлиппенбах обнаружил мёртвое тело своей ненаглядной японки, – предположила Санька, неохотно отрываясь от губ Егора. – Всё, милый, иди, успокаивай нашего впечатлительного шведа. А я побежала в детскую палатку – задержу там ребятишек, пока вы трупы не оттащите куда-нибудь подальше. Не стоит травмировать хрупкие детские души…

Фруде был безутешен и всё повторял без остановки:

– Этот подлый идальго хотел насильно добиться благосклонности моей несравненной Наоми-сан! А она сопротивлялась, храня мне верность… Подлые испанцы, я никогда им полностью не доверял! Он хотел, а она – сопротивлялась, моя несравненная Наоми-сан… Подлые испанцы, мать их всех! Я им никогда не доверял…

Детей – в сопровождении четырёх надёжных бойцов и седовласого туземного Тибальта – по-тихому, без излишней суеты и спешки, отправили обратно, к берегу Тихого океана.

Японку похоронили в очень красивом месте – с отличным видом на высокие чилийские горы и таинственные, вечно скрытые в лёгкой голубоватой дымке льяносы. Над могилой насыпали аккуратный холмик из разноцветной речной гальки, дружно повздыхали, поохали, Сашенция, расчувствовавшись, даже обронила парочку слезинок.

А мёртвое тело подлого дона Аугусто Сервантеса, сильно раскачав за руки и за ноги, по-простому сбросили на дно глубокого оврага…

Ещё через сутки эскадра тронулась дальше, держа курс на север, предварительно отойдя от гористого южноамериканского берега на сорок-пятьдесят миль.

– Ну, их, эти подлые цунами! – перед отплытием доходчиво объяснил путешественникам это решение адмирал Лаудруп. – Будем – на всякий случай – держаться подальше от мелководий…

Утром Егор проснулся от странной и подозрительной тишины – куда-то неожиданно пропали привычные звуки-шлепки от ударов океанских волн о борта фрегата, хотя, судя по боковой качке, волны никуда не подевались. Он осторожно, стараясь не разбудить безмятежно спящую Саньку, торопливо оделся и выбрался на палубу.

Вокруг всё было безысходно-серым: небо, море, палуба, паруса – еле видимые сквозь густой серый туман, безграничным кругом висевший над Тихим океаном. А вместе с туманом над океаном нависала и какая-то странная, очень вязкая тишина…

Ветер был очень благоприятным для успешного плавания – в меру сильным, но очень ровным, без каких-либо намёков на неожиданные порывы. Паруса, выгнувшиеся разноразмерными крутыми дугами, сыто и довольно гудели, по сторонам чётко просматривались силуэты двух других судов эскадры. Ближе к «Артуру» находилась «Луиза», несшая гораздо меньше парусов.

«Понятное дело, осторожный Фруде Шлиппенбах не рискует – в такую странную и неверную погоду – далеко отрываться от остальных», – одобрил действия шкипера бригантины понятливый внутренний голос. – «Это сейчас туман висит в тридцати-сорока метрах от водной поверхности, но он может и опуститься – в любой, как правило, самый неподходящий момент…».

А, вот, лицо Емельяна Тихого, застывшего на капитанском помосте возле штурвала, выражало сильнейшую озабоченность и нешуточную тревогу.

– Ничего не понимаю! – плаксивым голосом доложил Емельян. – Чертовщина какая-то! Следуем вперёд с постоянной скоростью пять-шесть узлов в час. Это просто отлично! Только, вот, куда, собственно, следуем? Неизвестность полнейшая!

– Как это – неизвестность? – не понял Егор. – Компас-то тебе на что, шкипер?

– Так, ведь, не работает компас, Александр Данилович! Вот, сами полюбуйтесь…

Стрелка компаса, действительно, вела себя более чем странно: то нервно приплясывала, мелко-мелко подрагивая, в тридцати-сорока градусном секторе, то начинала медленно и плавно кружиться – по часовой стрелке…

– Ещё поздней ночью, когда с небес опустился этот серый туман – совместно с глухой тишиной – и началась эта досадная катавасия. С тех пор ветер уже успел поменять первоначальное направление, так что, куда мы сейчас идём – непонятно. Солнца не видно, поэтому буссолью и астролябией тоже не воспользоваться.

– Ладно, потом определимся с местоположением! – легкомысленно махнул рукой Егор. – Не вечно же висеть этому туману. Рано или поздно распогодится, солнце появится, вычислим и долготу, и широту…

«По дереву постучи, дурилка картонная!», – обеспокоено посоветовал мнительный внутренний голос. – «Тоже мне – «не вечно», «рано или поздно»… И через левое плечо не забудь, братец, трижды сплюнуть!».

Плавание продолжалось, дни летели нескончаемой вереницей, а ничего, ровным счётом, не менялось – устойчивый и в меру сильный ветер, густой серый туман, плотной холстиной висящий над океаном, странная и тревожная тишина, сошедший с ума компас, полная неизвестность.… А ещё навались жара с духотой, ветер стал горячим и колючим, крупные капли пота приходилось смахивать со лба через каждые три-четыре минуты. Дети капризничали и часто беспричинно плакали.

– Хочу – к папеньке в деревню! – жалостливо всхлипывала Лиза Бровкина. – И, чтобы, зима была! Снег, чтобы, везде лежал… Белый такой, холодненький…

«Чёрт, уже почти полтора месяца прошло с тех пор, как нас куда-то понесло от чилийских берегов… Дурь несусветная!», – негодовал внутренний голос, ставший от постоянной жары нервным и ворчливым. – «Принесёт теперь, не пойми куда! Лишь бы не в Антарктиду, с малолетства не люблю холодов… Хотя, и эта духота надоела – хуже корабельной, слегка пованивающей солонины…

Каждый вечер, когда дети засыпали, Егор и Санька отправлялись гулять по слегка покачивающейся палубе «Артура». На носу корабля были сложены большие холщовые мешки, доверху заполненные рваными верёвками, лопнувшими канатами и лоскутами старых парусов. Супруги Меньшиковы часами просиживали на этих мешках и болтали. Вернее, говорил, в основном, Егор, а Санька жадно слушала, охала, ахала и иногда задавала уточняющие вопросы.

Он рассказывал о войнах и революциях, произошедших в восемнадцатом, девятнадцатом и в двадцатом веках, о сделанных научных открытиях, о полётах в космос, о подводных лодках, биржах, самолётах, лифтах и небоскрёбах, о политических партиях, об ужасах фашизма, о…

Темам его рассказов не было числа. По Санькиным глазам было видно, что многое она просто не понимала, а многое – и не хотела понимать.

«Бедняжка! Сразу столько свалилось на неё!», – жалостливо вздыхал добрый внутренний голос. – «Ты, уж, братец мой, не перестарайся! Наша Сашенция – во всех отношения – девушка крепкая, но как бы случайно умом не тронулась… А зачем нам с тобой, спрашивается, нужна сумасшедшая жена? Вот, и я говорю, что незачем… Ты, давай, больше распинайся про моду, стишки почитай, фильмы перерасскажи – про неземную любовь…».

А ещё Санька, которой черноволосая Исидора на прощанье подарила несколько толстых книг и тонкий, составленный от руки испано-английский словарь, занялась – в свободное время – изучением испанского языка.

– Зачем тебе это, моё сердечко? – недоумевал Егор.

– Очень, уж, красивый язык! – скупо улыбалась жена. – Такой мелодичный и певучий… Опять же, вдруг, мы ещё вернёмся в эту бело-голубую Аргентину? Вот, он мне тогда и пригодится…

Егор посмеялся, а потом подумал-подумал, да и присоединился к супруге. Вдвоём дело пошло гораздо веселей и продуктивней.

Беда пришла неожиданно и внезапно – от жары начала постепенно протухать питьевая вода в больших деревянных бочках, да и запасы прочей жидкости (пусть, и алкогольной) значительно сократились.

– Всё, господа и дамы, с сегодняшнего дня умываемся и стираемся только морской забортной водой! – объявил Егор. – Понятное дело, что детей это не касается. Пока – не касается… Далее, воду пьём, только разбавляя её – один к одному – вином. Такая смесь гораздо лучше утоляет жажду, проверено… Ничего ребятки, пробьёмся!

По приказу Егора на палубе надёжно закрепили различную посуду, в которую потихоньку – из серого тумана – выпадали крохотные росинки. Всю эту «туманную» воду по-честному отдавали женщинам и детям.

Ещё через полторы недели, когда вода в бочках окончательно протухла, мужчинам пришлось перейти на «парусную» воду: по верёвочным лестницам забирались на высокие мачты и – с риском для жизни – выжимали из мокрых парусов в нехитрую тару жалкие капли воды. А некоторые индивидуумы, боящиеся высоты, и вовсе, просто-напросто жадно вылизывали сырую парусину…

Навалилось ощущение полной безысходности, окончательно стихли шутки и весёлые разговоры. Вообще, все путешественники и путешественницы старались как можно реже говорить между собой – казалось, что особенно сильная и нестерпимая жажда приходила именно в процессе – пусть и короткого – разговора…