Бастард Александра - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

мужских глаз тут же резанули меня молчаливым возмущением, и я подумал, что про победителей и побежденных, пожалуй, ввернул зря. Артабаз хоть и признал власть Македонского царя и служил ему верой и правдой, но его сыновья — плоть от плоти цвет персидской аристократии.

В полной мере наградив меня молчаливым осуждением, Шираз все-таки пояснил:

— После победы при Гавгамелах, когда вся бескрайняя Персидская держава попала под власть Александра, он внезапно столкнулся с непредвиденными трудностями. Те законы, что обеспечивали порядок в маленькой Македонии, никак не могли разрешить все неисчислимые противоречия огромного царства. Что ему было делать? Писать новые законы и устанавливать их на вновь завоеванной земле? На это потребовались бы годы, а Александр не хотел останавливаться. Он рвался к границам Ойкумены и решил эту проблему так же быстро, как и все прочие, — одним «гениальным» росчерком пера. Александр своим указом оставил в силе как старые законы Персидского царства, так и новые, македонские, дав право своим наместникам и местным властям решать, какими законами следует руководствоваться в каждом конкретном случае.

Тут Шираз криво усмехнулся:

— Так что в одном Аристомен прав: если ареопаг Пергама признает, что в этом случае применение эдикта Артаксеркса уместно, то он будет признан законным, а его исполнение — обязательным.

— И что, — тут же не утерпела Барсина, — ареопаг примет его сторону⁈

Горькая усмешка вновь скривила лицо старшего брата, а его взгляд, пройдясь по моему лицу, вернулся к сестре.

— К сожалению, да! После того как твой сынок лягнул в лицо Антигоновского наследника, мы в этом городе — отверженные. Все отвернулись от нас и боятся запятнать себя знакомством с нами. В деле против тебя, Барсина, Аристомен легко получит большинство в ареопаге. Тут ничего не поделаешь, скажи спасибо своему сыну!

Он глянул на меня, и его глаза вдруг наполнились добрым смехом.

— Хотя весь город до сих пор вспоминает тот случай и с большим удовольствием смеется над этим выскочкой Деметрием и его отцом. Пергамцы, как и все малоазиатские греки, любят этих заносчивых македонских пастухов еще меньше, чем мы, персы!

— Не любят, но все равно поддержат Аристомена! — зло процедила Барсина, а Шираз лишь развел руками.

— А что ты хочешь⁈ Все знают — Аристомен человек Антигона, никто не захочет с ним связываться. Особенно из-за нас!

Вижу, как сжались кулаки Барсины, и она обвела братьев жестким взглядом.

— Значит, вы не поможете⁈

Под прицелом ее требующих ответа глаз они молчат, стараясь не смотреть на сестру. Фарнабаз тоже молчит, он не самостоятелен и полностью зависит от Шираза.

Мне все понятно! В такой ситуации ждать от кого бы то ни было помощи не стоит; тут каждый сам за себя и, как говорится, своя рубашка ближе к телу. Вступишься за сестру — глядишь, и сам под замес попадешь!

Не найдя у братьев поддержки, «мамочка» как-то враз обмякла и обреченно опустила голову. Видно, что она сильно рассчитывала на их помощь, и особенно на старшего Шираза, ведь он не последний человек в совете Пергама.

Пергам — греческий полис на Малоазиатском побережье. Полис, то бишь город-государство, где власть представляет выборный совет «лучших» людей города. Де-юре этих людей избирает народ полиса, но де-факто эти выборы — такая же фикция, как и в нашем далеком двадцать первом веке. Все уже давно куплено, голоса прикормлены и поделены. На деле город Пергам — это классический образец олигархической республики, где в совет Тридцати шести, или ареопаг, входят только представители самых влиятельных и богатейших фамилий полиса. Наша фамилия — одна из них, но в свете разгрома Персидской державы, понятное дело, персидская партия ныне не на вершине. Нынче всю власть прибрал клан Тарсидов и их старейший представитель Аристомен, архонт и председатель ареопага Пергама. Он удачно подсуетился во время приезда Антигона: собрал ему приличную сумму, обещал провести набор в войско, и одноглазый сатрап Великой Фригии оставил его в городе своим наместником. После этого ссориться с Аристоменом стало еще опасней. Поспоришь с кланом Тарсидов, а окажешься вдруг врагом Антигона и всей Македонии.

Мне искренне жаль «мамочку», она выглядит по-настоящему подавленной, но главную беду я вижу в другом. Потеря этой части поместья грозит мне утратой львиной доли доходов, и это в то время, когда дело неуклонно движется к роковому рубежу.

Глядя на мрачно замолчавших гостей, начинаю лихорадочно искать выход из создавшейся ситуации.

«Эта сволочь Аристомен, — как бы ни мрачна была перспектива, не могу удержаться от иронии, — посягнул, можно сказать, на самое святое — на мои деньги!»

А это действительно на сегодняшний день почти самое главное. Ведь если я не сумею сохранить свои доходы, то не смогу содержать даже набранную мною сотню всадников, не говоря уж про большее. Через год начнется так называемая вторая война диадохов, и, если я хочу остаться в живых, мне надо быть к ней готовым. То бишь иметь под рукой реальную силу, на которую можно будет опереться в нужный момент!

В моих планах та сотня парней, что имеется у меня сейчас, — это костяк будущей конной армии, что мне еще предстоит набрать. Начать набор я рассчитывал здесь, в Пергаме, а сейчас выходит, что под угрозой не только мои деньги, но и возможность набора воинов. Ведь трудно представить, что, отобрав у меня половину поместья, Аристомен успокоится и позволит набирать людей на земле Пергама.

Произнеся еще раз имя Аристомена, я вдруг почувствовал, что кажущаяся неразрешимой задача имеет простое, но весьма действенное решение.

«А ведь точно, — чуть было не воскликнул это вслух, — проблема не глобальна, а очень и очень конкретна и упирается всего лишь в жадность и нечистоплотность одного человека. Как там говаривал вождь народов — любая проблема всегда имеет четкие имя и фамилию! Не будет Аристомена — не будет и головной боли!»

В этот момент я осознал, что думаю об убийстве человека и, к своему удивлению, не обнаружил в глубине своего сознания ни малейших угрызений совести или моральных противоречий.

«Интересно, — не могу оставить сей факт без внимания, — я всегда был таким испорченным или сей жестокий век меня так изменил?»

На всякий случай исподволь оглядываю своих собеседников — не у одного меня появилась эта крамольная мысль или все присутствующие поддались искушению? С одного взгляда выдать безоговорочный вердикт не возьмусь, но мне кажется, что ни моя «мамочка», ни два ее брата ни