Псы Господни - Олег Велесов

да и приближающаяся стража их не озадачила. Трое по-прежнему пытались взять меня в полукольцо, четвёртый короткими атаками сдерживал Гуго. Сержант отбивался, железо звенело, стража торопилась и всё это в совокупности походило на заранее спланированное действо.

Нас ждали, вернее, следили и потихоньку обкладывали. Секрета в том — кто это, больше не было. Стража подчиняется городскому совету, главой которого является незабвенный господин Шлюмберже, а на сюрко человека с топором отчётливо виднелся герб с виноградной гроздью. Семья виноделов, купившая дворянство, никак не хотела меня отпускать. Или это мастер Батист распорядился?

Я сделал выпад в сторону щитоносца, тот отскочил проворнее блохи и тут же до меня дотянулся боец с топором. Бил он не лезвием, а обухом, удар пришёлся по правому предплечью, вскользь, но болезненно. Опасный противник. Один на один я бы с ним разобрался, но щитоносцы его прикрывали. Сейчас бы мой старый турнирный доспех, тогда бы я со всеми тремя разобрался.

Мы с Гуго встали в линию и начали пятиться к перекрёстку с улицей Мясников. Подбежавшие стражи присоединились к четвёрке шлюмбержей, удлинили фронт и стали заходить слева. Активно не нападали, лишь наскакивали, стараясь прижать нас к домам. Хотели взять живыми.

— Сдавайся, Сенеген, — прохрипел один, подтверждая мою догадку.

Сзади послышался топот. Ещё несколько человек бежали от перекрёстка. Минута-две и даже сам чёрт не спасёт нас. Последний шанс — это прорваться назад в тот переулок. Там сейчас никого, и по нему мы точно уйдём.

— Гуго, обратно в проулок…

— Понял, господин.

Среди скачущих теней я постарался отыскать лазейку и протиснуться вперёд. Фонари, которые принесли стражи, давали слабый свет. Абажуры были сделаны не из стекла, а из промасленной ткани, они заставляли свет рассеиваться и стирали грани узнавания. Если удастся смешаться… В этой полутьме мы все на одно лицо, а шлюмбержи растянулись поперёк улицы и не сразу поймут, кто есть кто…

Я взял в правую руку клевец, ударил наотмашь щитоносца. Тот отпрыгнул. Шагнул за ним следом, махнул мечом влево, отгоняя стража, тот принял защитную стойку, но целью был не он. Я уже заходил за спину топорщику, и снова ударил клевцом. Звякнул шлем, топорщик опрокинулся и тонкая линия оказалась прорвана. Шлюмбержи попытались сменить расстановку — те, что были справа, начали растягивать новую линию, но лишь запутались друг в друге. Подготовка у них явно не армейская, не удосужились хотя бы притереться и обговорить, что и как делать.

Гуго начал подталкивать меня к проулку.

— Уходите, господин, я сдержу их.

— Только вместе.

— Господин, сейчас не до церемоний. Уходите…

Щёлкнул арбалет, Гуго беззвучно завалился на бок. Не думая, я подхватил его, потащил по улице. Успел сделать несколько шагов, подбежали шлюмбержи, взяли в кольцо. Ударили чем-то тяжёлым под колени, я упал лицом вниз и по спине, по бокам заколотили ногами. Кто-то удачно попал по лицу. В голове загудело, во рту возник привкус крови. Я попытался перевернуться, выставить перед собой меч, его тут же выбили и ударили в живот. Я засопел, скрючился…

Со стороны закричали:

— Хватит, хватит, убьёте!

Удары не прекратились, наоборот, стали сильнее. Тому, кто пытался их остановить, пришлось прибегнуть к угрозам:

— Свиньям скормлю, скоты!

Эти слова услышали. Бить меня перестали, подхватили под мышки, поставили на колени. Руки связали сзади, сняли плащ, пояс, схватили за волосы и оттянули голову назад. К лицу поднесли фонарь.

— Он?

— Он, сеньор, можете убедиться.

— А второй?

— Сдох. Вы не говорили, чтоб живым его брать.

Я скосился на Гуго. Свет фонаря позволил разглядеть лицо: выражение умиротворённое, глаза открыты. Он умер мгновенно. В боку на уровне локтя торчал короткий хвостовик арбалетного болта; тот вошёл в тело настолько глубоко, что дотянулся до сердца. Но если бы и не дотянулся, с такой раной Гуго долго бы не протянул. Как же так, сержант, как же так…

По губам хлестнули.

— Смотри на меня, Сенеген!

Свет фонаря упал на крупного мужчину в драпированном плаще. На голове плотно сидел кабассет с позолоченным гребнем и широким козырьком, что указывало на высокий статус владельца, на плаще золотая застёжка, как и герб выполненная в виде виноградной грозди. Но это точно не младший Шлюмберже. Избитый и порезанный тот должен сейчас валяться в родовом поместье. Это папа, Шлюмберже-старший. Вот и настало время познакомиться. До сегодняшнего дня я видел его лишь однажды, на турнире в честь праздника урожая, да и то издалека. Сейчас видимость тоже была не из лучших. Если бы страж поднёс фонарь к его лицу вплотную — другое дело, а так козырёк полностью закрывал верхнюю часть лица, оставляя взору один лишь подбородок, покрытый густой седой щетиной.

Однако узнав главу городского совета, я тем не менее спросил:

— Допустим, я Сенеген. Не отрицаю. Ты сам-то кто будешь?

По губам снова хлестнули.

— Обращайся к господину «сеньор».

— Кто сеньор? Вот это?

Третий удар.

— Да мля, вы совсем что ли? Слышь, сеньор, если хочешь продолжения разговора, то скажи своим ручным обезьянкам, чтоб они перестали бить меня по губам. Я так скоро совсем говорить не смогу.

Шлюмберже повёл рукой, останавливая стража, и слегка наклонился.

— Ты понял, кто перед тобой, Сенеген?

— Понял, чего ж тут не понять… Ты Шлюмберже, крестьянин, купивший дворянский титул. Почём нынче звания?

Я сжался в ожидании очередного удара, но Шлюмберже с расправой не спешил. Он даже не смотрел на меня. Ткнул ногой тело Гуго, покачал головой.

— Ты умрёшь, Сенеген. Ты изуродовал моего сына, моего единственного сына. Наследника… Медику пришлось отрезать ему ногу, а лицо превратилось в маску. Он выглядит, как… И поэтому ты умрёшь. Но я не хочу, чтобы тебя убили подобно псу, на улице, хотя именно так с тобой и следует поступить. Ведь ты и есть пёс — безродный, шелудивый. Я хочу, чтобы тебя судили…

Он говорил чересчур спокойно для убитого горем отца.

— За что же меня судить?

— Причину найти несложно. За воровство, за убийство, за оскорбление величия, за фальшивую монету. Последние два обвинения предпочтительнее, потому что наказание за них более жёсткое. Умирать придётся долго, так что я подумаю, в чём именно тебя обвинят.

Я задышал ровнее. Если он не знает, что приписать мне, значит ни про викария, ни тем более про прево ему не известно. Возможно позже, завтра или послезавтра, он прикинет хрен к носу, сопоставит Инь с Янь, улицу