Михаил Ахманов - Странник по прозвищу Скиф

Чиркнула зажигалка, и к потолку взвилось сизое кольцо. Одно, другое, третье… Куратор заметил, что Догал следит за этими дымными арабесками как зачарованный; губы его посерели, а щеки, и без того бледные, сделались белей свежевыпавшего снега. Вдруг он словно бы очнулся; в глазах промелькнул ужас, лицо сморщилось в какой-то жуткой гримасе, зубы лязгнули, точно компаньон получил сокрушительный удар под челюсть. Потом из горла его вырвался хрип:

— Т-ты… хрр… т-ты что д-делаешь?.. Что? Брови Сарагосы взметнулись вверх.

— Да вот раскурю трубку и прижгу тебе задницу, — не без издевки пообещал он. — А племянничек мой посодействует… чтоб ты, значит, не дергался.

— Хрр… н-не надо… н-не надо…

Куратор, удивленный, привстал. Глаза Догала закатились, на брюках начало расплываться мокрое пятно, и в ароматы табака и «голда» внезапно вклинился резкий запах мочи. «Что это с ним? — мелькнула мысль. — Приступ? Эпилептический припадок? Только что был жив-здоров, хоть и бледноват… сидел да торговался, тянул время, финтил, выкручивался так и этак, и вдруг — приступ! Как у черта от святой воды! С чего бы?»

Заметив краешком глаза, как напрягся Скиф, куратор махнул ему рукой: сиди, мол, не вмешивайся! С Догалом происходило что-то странное, что-то необъяснимое, в чем полагалось разобраться немедля, но помощь «племянника» тут, пожалуй, была не нужна. Сарагоса поднялся, обогнул стол и, попыхивая трубкой, сверху вниз глянул в помертвевшее лицо компаньона. Сизый дымок струился вверх, к потолку, образуя миниатюрные подобия перистых облачков — полупрозрачных, как матовая калька, невесомых, безобидных… Но в зрачках Догала стыл такой ужас, будто здесь, в его комнате, расплывался смертоносный гриб ядерного взрыва.

— Н-не надо… — опять прохрипел он, слабо отмахиваясь рукой. — Н-не надо…

— Что не надо? — Сарагоса склонился к нему. — Прижигать не надо? Беспокоишься за свою задницу?

— Д-дым… о-от та-абака .. н-нельзя… н-не могу… н-не могу вынести…

Глаза Догала стали закатываться, и куратор, пока не пытаясь понять, в чем же дело, повернулся к Скифу.

— Ну-ка, распахни окно во двор, пусть протянет… Да поживее, парень!

Эе-ноль-пятый метнулся к окну, а Сарагоса прошествовал на кухню, выбил трубку о край голубой фаянсовой раковины, открыл кран и постоял в задумчивости, глядя, как прозрачная струйка воды смывает пепел. Потом он хмыкнул и, опустив «дельфина» в кисет, снова наполнил его чашечку табаком, аккуратно примял табак пальцем и вернулся в комнату.

Скиф уже находился у окошка, на боевом посту; глаза у него были что два блюдца. Догал, похоже, очухался, хоть выглядел еще бледноватым и сидел на стуле как-то боком, скорчившись, словно бы левая половина тела перетягивала правую. Губы его пока что не обрели былую яркость, но шевелить ими он мог вполне.

Протянув к нему ладонь, на которой уютно устроилась трубка, куратор спросил:

— Попробуем еще разок? Или хватит? Догал помотал головой, жадно втягивая прохладный вечерний воздух.

— Ну, тогда объясни, друг любезный, с каких это пор ты валишься в обморок от табачного дыма? И почему?

— Нам… нельзя… — просипел Догал, пытаясь сесть прямо. — Нельзя… Запах… убивает…

— Кому это — нам? — приподняв бровь, спросил Сарагоса.

— Тем, кому приносят дары… Вот такое… — Рука компаньона потянулась к ярко-красной коробочке. Пальцы его дрожали, но голос звучал вполне внятно.

— Кто приносит?

— Мне — Рваный… Что-то для меня, что-то для других… С Рваным случай свел… еще зимой… Дал он мне пачку, попробовать… Ну, и с тех пор… — Догал смолк.

— Рваный — это тот, со шрамом? — уточнил куратор. Дождавшись утвердительного кивка, он пробурчал: — По виду типичный уголовник. Ну и где же он берет товар?

Губы Догала плотно сомкнулись. Казалось, он даже закусил их, чтобы не проговориться; лицо его закаменело, но в глазах, как заметил куратор, по-прежнему стыл ужас.

Не говоря ни слова, Сарагоса сунул «дельфина» в рот, вытянул из кармана зажигалку, высек огонь. Догал, отстраняясь, слабо пробормотал:

— Не надо, Петр Ильич… не надо.,, я скажу… все равно… — Губы его зашевелились почти беззвучно, но куратор, склонившись, разобрал: — Все равно… я конченый человек… конченый… Уже, собственно, и не человек… так, наполовину зомби…

— И зомби умеют говорить, — жестко сказал Сарагоса. — Выкладывай! У кого этот Рваный берет товар?

— У Хозяина… Ты был прав, Петр Ильич… Товар — от Хозяина… и те, кто на тебя напал… атаракты… тоже от Хозяина…

Куратор кивнул, не спуская пронзительного взгляда с бледной физиономии Догала.

— Это я понимаю: у всякого гнусного товара и у всякой швали есть хозяин. И кто же он?

— Мне неизвестно. Человек… или нечеловек… Связь только через Рваного… Я звоню… звоню какой-то женщине… Она ничего не знает, просто передает… Звоню, и Рваный приходит…

— Черт с ним, с Рваным! — рявкнул Сарагоса. В сером волглом тумане, так долго застилавшем ему глаза, начинали маячить смутные тени. Он еще не видел лиц, не мог разглядеть очертаний фигур, но подсознательно уже ощущал их присутствие, словно всматривался в стаю бесплотных духов, призраков, мельтешивших на грани яви и сна.

— Черт с ним, с Рваным! — повторил он, склоняясь к самому лицу Догала. — Кто Хозяин? Где он?

— Не знаю, Петр Ильич… крест святой, не знаю… Он… оно… это существо… граф Калиостро… где-то под городом обитает… Рваный так говорил… И еще говорил, что писания твои сильно Хозяину не нравятся.

Сарагоса резко выпрямился. Теперь он стоял, возвышаясь надДогалом, словно башня: плечи развернуты, руки скрещены на груди, в глазах охотничий блеск. Скиф, застывший у окна, глядел на него со смесью любопытства и почтительного восхищения.

— Значит, Рваный так говорил… Ну, любезный мой Марк, придется тебе устроить мне встречу с этим Рваным… Или сразу с Хозяином! Позвони, скажи, что, мол, журналист Синельников хочет взять интервью… встретиться, значит, и кое-что обсудить. Насчет осенних лесов, увядших листьев и все такое… Пообщаться с братьями по разуму! Ну, сделаешь?

Догал кивнул, и куратору показалось, что в темных глазах компаньона промелькнула искорка жалости. Промелькнула — и погасла, словно ее и не было. Остались лишь мрачная обреченность и страх.

Крепко же он напуган, подумал Сарагоса. Крепко! Впрочем, могло ли случиться по-иному? Догал был один — одинокий растерявшийся человечек перед смутным ликом чего-то неведомого и ужасного; за ним не стояла мощь Системы, раскинувшей свои бесчисленные щупальца по всем материкам и океанам Земли. Глядя на посеревшее лицо компаньона, Сарагоса процитировал про себя: «Голд», он же «эрмитаж», он же «лувр», он же «прадо», при длительном воздействии приводит к деструкции психики, потере памяти и, в конечном счете, к летальному исходу. Соблюдайте крайнюю осторожность!" Выходит, осторожности-то Догалу и не хватило!

Он сунул в карман трубку, которую все еще сжимал в кулаке, и спросил:

— Ты как Хозяина называешь? Граф Калиостро? А почему? Плечи Догала приподнялись и опустились.

— Как мне еще его звать? Таинственная личность… владыка над душами людскими… Калиостро и есть… или, если хочешь, Шива-Разрушитель… Ариман, Сет, Люцифер, средоточие зла… Зови как угодно!

— Ну и что этому Калиостро надо? Догал снова пожал плечами.

— Что надо Князю Зла? Мы сами, я полагаю. Люди! В обмен вот на это. — Его рука, протянутая к красной коробочке, уже не дрожала.

— Люди? — повторил куратор, вспоминая свои недавние раздумья. — Люди, если рассматривать их как предмет торговых операций, слишком неопределенное понятие, мой дорогой. Так что же ему нужно, поконкретней? Рабы? Пушечное мясо? Скот? Наши почки и печень? Наши мысли, идеи, наша технология? Или одалиски для гаремов?

— Все шутишь, Петр Ильич… Вот встретишься с ним, сам и спрашивай! Спрашивай, коль пороху хватит!

— Куда торопиться, Марк? Сначала я тебя порасспрошу. Обо всем, что знаешь! — Убедившись, что компаньон вроде бы ожил, Сарагоса вернулся к своему стулу и сел. Трубка его, точенный из грушевого корня дельфин, снова вынырнула из кармана, словно лапоминая о том, что запираться Догалу не следует. — Ты, кажется, и других поминал? Не Рваного, а тех, для кого он товар носит? Ну и что ж это за люди?

По лицу компаньона скользнула тень улыбки.

— А ты разве не знаешь, Петр Ильич? Разве твои племянники не доложили? Их ведь на Литейном пруд пруди, а?

— Ишь ты, совсем оклемался! Уже и Литейный начал поминать. — Куратор поднес трубку к ноздрям и глубоко втянул воздух. — Только я не с Литейного, Марк. Я скромный журналист и пекусь лишь о своей шкуре… ну, и о своих племянниках, разумеется. А потому желаю знать, кому на ногу наступил. — Он смолк, сосредоточенно уминая табак. — Ну, какие же люди к тебе ходили? Давай рассказывай! А племянники мои проверят.