Опричник - Геннадий Борчанинов

рукой по лицу, потянул себя за бороду, вздохнул. Несмотря на целый ворох доказательств, свидетельствующих против его кузена, верить в его виновность он всё равно не хотел.

— Как прознал сие? — спросил он.

— Поймали фрязина, который в городе пожар устроил, — сказал я. — Он имя Хованского назвал.

— На дыбе? — спросил царь.

— Без неё нынче обошлось, — сказал я.

— Хованских много… Который? — спросил Иоанн.

— Борис Петрович, — назвал я имя.

— Этот сызмальства у Старицких служил… — хмыкнул царь, поимённо знавший всех князей и княжат.

Если бы не знал — не выжил бы в этой атмосфере боярских интриг.

Государь прошёлся по комнате туда-сюда, задумчиво щурясь, отчего он становился похож на какого-то азиатского деспота. В тусклом мерцающем свете нескольких свечей это выглядело даже отчасти живописно.

— Судьба, стало быть… — пробормотал он. — Фрязина поймали, говоришь?

— Да, государь. Сознался фрязин, всё рассказал, — кивнул я. — Москву поджёг нарочно. С князем Хованским связь держал. Завтра список допросный привезут тебе.

— Бес с ним, с этим списком! — рыкнул царь. — Ох, прости, Господи…

Я смиренно ждал его приказаний, ожидая вообще чего угодно. Начиная от приказа хватать Старицкого и заканчивая роспуском опричнины и уходом в монастырь. Иоанна порой нелегко было понять и предугадать. Особенно в такие моменты.

— Так… Хованского взять… Допросить, — приказал Иоанн. — Владимир… Владимира не трогать. Коли побежит из Москвы, тогда задержать.

Я кивнул, понимая, что верно предугадал всё. Что мои опричники делают сейчас именно то, что приказал государь. От этого даже стало чуть-чуть спокойнее.

— А если не побежит? — спросил я.

— Если не побежит, я сам его призову, — сказал царь. — Если побежит… Значит, виновен.

— Слушаюсь, государь, — кивнул я снова. — Разреши идти?

— Ступай, — вздохнул Иоанн.

Я поклонился, вышел из его покоев. В ближайшее время всё решится.

Чудовищная, тягучая слабость прокатывалась по телу, я чувствовал, как мне хочется только упасть и не вставать больше никогда, но всё же продолжал идти, потому что других вариантов у меня попросту не было. Или сейчас, или никогда. Если всё получится, Московское царство очистится от доброй половины заговорщиков и предателей, если нет… То и мне, скорее всего, не жить.

Дядька встретил меня на выходе, поддержал под локоть, участливо заглянул в лицо.

— Ну, что? — спросил он.

— Дал добро, — сказал я. — Берём Хованского.

— Слава Богу, — вздохнул Леонтий.

Мы отправились на помощь остальным опричникам. Шевляга со своими людьми справился бы и сам, но я ощущал внутри острую необходимость присутствовать лично, просто на всякий случай.

Среди опричников хватало и москвичей, и знатоков города, прекрасно знающих, кто где обитает, где чьё подворье в Москве, и двор Бориса Хованского не был исключением, хотя сам князь Хованский отнюдь не славился гостеприимством или пышными пирами, как многие прочие князья.

В седле я держался из последних сил. Если бы не стремена и высокие луки седла, давно бы свалился с лошади, но благодаря им мне всё-таки удавалось держаться. Главное, чтобы Хованский не вздумал начать сопротивляться. Иначе это может вылиться в натуральную бойню, опричники, мягко говоря, озлоблены, и мне их попросту не удержать.

На улице уже стемнело, ехать пришлось с факелами в руках, словно мы были не государевыми слугами, а рыцарями ку-клукс-клана. Подворье Хованского было уже оцеплено моими подчинёнными, и мы проследовали к самым воротам. Максим Шевляга как раз намеревался стучать и вызывать хозяев.

— Никита Степаныч! Ты как раз! — воскликнул он.

— Вызывай, — выдохнул я, утомившись скачкой.

Шевляга ударил по воротам рукоятью плети.

— Отворяйте! — крикнул он.

Ответа не последовало. Только трещали факелы да лаяли соседские собаки. Я скрипнул зубами. Если придётся вытаскивать Хованского по-плохому, то всё может пойти наперекосяк.

— Опричники государевы приказывают! Отворяйте ворота! — повторил свой приказ Шевляга.

За высоким забором московского подворья Хованских таились сокрытые во тьме секреты, которые не спешили нам открываться. Свет в окнах не горел, поместье казалось брошенным, покинутым, но предчувствие ясно говорило мне, что это только видимость. Предчувствие свербило в затылке неприятным неуёмным зудом. Предчувствие чего-то плохого.

— Ломайте, — сдавленным голосом произнёс я.

Топоры с громким хрустом вонзились в сухие деревянные засовы, застучали один за другим. Опричники, сдавленно хекая, наносили размашистые удары, только щепки успевали лететь. Даже если Хованского нет на месте, его подворье стоило проверить. Да и в любом случае при отсутствии хозяина всегда на месте остаётся приказчик, следящий за порядком и сохранностью имущества. Приказчик бы наверняка вышел на зов. Даже ночью.

Я, ёрзая в седле, наблюдал за тем, как мои люди выламывают калитку. Было немного нервно.

Наконец, топоры одолели деревянный засов, покосившуюся воротину оттащили в сторону, штурмовики гурьбой начали забегать внутрь. Каждый из них знал, что делать, все движения и манёвры многократно были отточены и отрепетированы на тренировках и во время других штурмов, но почему-то именно сейчас я нервничал так, как никогда прежде. Наверное, потому, что от князя Хованского зависел успех всей операции. Если его не удастся взять живым и допросить, Старицкий вновь сумеет выкрутиться, и он мне этого не простит. И его матушка тоже.

Вскоре зазвучали первые выстрелы.

— Началось… — проворчал я.

— Никитка! Сам не ходи! — предостерёг меня Леонтий.

Я всё ещё сидел в седле, поминутно хватаясь за рукоять сабли, хоть и сомневался, что сумею дать отпор хоть кому-то. Сабля придавала мне уверенности. Пистолеты за поясом тоже. Вот выхватить пистолет и пальнуть я точно сумею, даже при всей этой слабости. Я выскользнул из седла, спустился на землю, держась за стремя.

— Никита! — прикрикнул на меня дядька.

Выстрелы в поместье прозвучали снова. Послышались сдавленные крики, снова выстрелы, лязг железа.

— Надо идти, дядька, — сказал я.

Все остальные опричники были уже там. На улице оставались только мы и те немногие, кто караулил пути отхода.

— Я с тобой! — проворчал он.

Возражать я не стал, всё равно Леонтий настоит на своём. Не отстанет.

— Тогда идём, — сказал я.

Пистолет будто сам скользнул в руку, я взвёл курок. Порох на полке был свежим, сухим, готовым к выстрелу. Зато я чувствовал себя как выжатый лимон.

Князя Хованского я в лицо не знал. Но почему-то не сомневался, что узнаю, и смело шагнул внутрь подворья.