Опричник - Геннадий Борчанинов

Так что лучше не врать ни себе, ни людям.

— И зачем это было нужно обществу Иисуса? — хмыкнул я.

— Вы… Ведёте войну с католиками… — тяжело дыша, произнёс итальянец.

— Ливония для вас потеряна. И для католичества тоже. Учение Лютера привлекает даже магистров ордена, — сказал я. — Никто не хочет платить папские налоги и покупать индульгенции.

Козимо скривился, устало сгорбился. Даже фанатик не мог не признать мою правоту. Несмотря на сопротивление со стороны Папы, религиозные войны и всё остальное, протестанты только множились, и вчерашние верные католики, бывало, резко переобувались в полёте, принимая лютеранство и прочие ереси.

— Так что Москву ты поджигал зря, — сказал я.

Думаю, он и сам это уже понял.

— И если вы рассчитывали, что после этого народ взбунтуется против государя, то вы ошибались, — добавил я. — Вы не знаете наш народ, не понимаете, как он мыслит. Впрочем, как и всегда…

— С кем из бояр или князей ты связь держал? — продолжил допрос Еремей, и я замолчал, пристыженный.

Увлёкся немного, бывает.

— Ни с кем, — дрожащим голосом ответил Козимо.

— Врёшь, собака, — вздохнул Еремей.

Ему снова пришлось применить силу. Итальянец завопил что-то, но я в его воплях разобрал только отчаянную молитву на латыни.

— Князь Борис! Бори-ис! — взвыл макаронник.

Я оглянулся на писаря. Тот строчил, не пропуская ни единого слова. Я попытался вспомнить всех князей и княжат с этим именем, весьма распространённым. Да и князей в целом у нас было, как грязи, куда ни плюнь.

— Со святым, что ли? Богохульник! — ударил итальянца Ерёма.

— Ковански! Князь Ковански! — торопливо добавил Козимо.

— Хованский, — поправил я из своего уголка.

Борис Хованский у нас имелся только один. Но что интереснее, был этот князь Хованский родичем Ефросиньи Старицкой и боярином князя Владимира Андреевича. У меня тут же возникала стройная и логичная версия, в которой Владимир при помощи западных партнёров садился на престол и разбазаривал царство в стиле будущего Горбачёва. Этому дала, этому дала… Зубы заскрипели от злости.

— Продолжайте, — сказал я, поднимаясь со своего места.

Еремей кивнул. Допрос длился уже несколько часов, и это только начало. Он вытянет из итальянца всё, а потом макаронника казнят. Другого исхода для этого иезуита быть попросту не могло. А если царь в своей милости и богобоязненности решит оставить католического священника в живых, я сделаю так, что Козимо всё равно не покинет Москву живым.

Я вышел на улицу, где уже потихоньку начинало смеркаться, в допросной я пробыл весь день. Ерёма пробудет ещё дольше. Надбавку нам надо, за вредность и тяжёлые условия работы. В первую очередь, психологически тяжёлые, потому что будь у меня сейчас табак и сигареты, непременно бы закурил.

Дядька, похоже, ждал меня снаружи. Появился словно из ниоткуда, как чёрт из табакерки.

— Ну, что там? — спросил он.

Я вместо ответа вздохнул и махнул рукой. Красноречивее любых слов. Тяжелый вышел разговор, неприятный, и ещё неприятнее оказался его результат. Опять работать.

— Малюта где? — спросил я.

— По делам куда-то ускакал, — пожал плечами Леонтий.

— Плохо… Ладно, Шевлягу кликните. Пусть берёт десяток… Нет, два десятка. Два десятка людей, и князя Хованского в гости к нам приведут, — распорядился я. — Бориску Хованского, не другого какого.

— А в Москве он, этот Хованский? — хмыкнул дядька.

Вокруг нас уже собирались опричники, готовые мчаться по служебным делам, вынюхивать измену, карать за предательство. Все внимательно слушали мои приказы, пусть даже я был моложе почти каждого из них. Авторитет у меня имелся непререкаемый.

— Должен быть в Москве, — сказал я. — Так… Пахом, Леонтий… И ты, Андрейка. Со мной, к государю. Коня мне приготовьте. Сидор, возьми десяток людей, наблюдайте за Старицким, чтобы ни он, ни матушка его из Москвы не улизнули.

— Слаб ты ещё, Никита Степаныч, — возразил мне дядька. — Тебе бы ещё отлежаться.

Я нервно дёрнул щекой, усмехнулся. Некогда бока отлёживать, когда вокруг такое творится.

— Успеется, — сказал я. — Коня мне.

В своём намерении я был твёрд, хотя внутренне склонен был согласиться с дядькой Леонтием, восстановился я ещё не до конца. Даже в седло мне пришлось забираться с приступочки, словно маленькому ребёнку или худосочной барышне. Остальные смотрели сочувственно, и их взгляды заставляли меня держаться прямо, пересиливать себя. Я даже ехать рысью не мог, пришлось пускать коней шагом. Брать Хованского опричники умчались галопом.

По-хорошему, на арест князя стоило бы получить дозволение от царя, и только потом отдавать приказы, но я справедливо рассудил, что в нынешней ситуации немного самодеятельности не повредит. Можно упустить момент, потерять преимущество во внезапности. Сомнений в вине всех этих людей у меня не оставалось совсем, разве что государь вдруг решит оставить их на свободе для исполнения каких-то собственных планов. Но я бы предпочёл видеть их за решёткой, за толстыми дубовыми дверями, на голодном пайке. А ещё лучше — на виселице.

А ведь Старицкий вместе с Иоанном руководил тушением этого пожара. Чудовищное лицемерие. Но я подобным трюкам нисколько не удивлялся, все политики так делают. Владимир Старицкий наверняка ощущал себя большим политиком, важной фигурой. Посмотрим, как он запоёт, когда ему прижмут хвост.

В Москву мы добрались лишь к вечеру, практически в темноте, и в Кремль нас даже сначала не хотели впускать. На воротах стоял какой-то новенький, но быстро нашлись знакомые лица, и мы вошли внутрь. К царским палатам я отправился один, несмотря на протесты дядьки.

Царь уже собирался отходить ко сну, постельничий готовил ему покои, но Иоанн всё же принял меня, пусть даже я явился в неурочный час. Это только демонстрировало важность моего сообщения.

— Измена, государь, — вместо положенного приветствия сказал я.

Иоанн вскочил, позабыв про больные суставы. Что ж, мне удалось его напугать. Значит, со всем остальным он наверняка согласится.

Глава 26

— Кто? — хрипло спросил государь, сверля меня взбудораженным диким взглядом.

— Князь Хованский, Владимира Старицкого боярин, Ефросиньи родич, — сказал я.

Иоанн поджал губы, прищурился.

— Опять на Владимира? То брат мой, кровь моя, — холодно произнёс он. — Со мною вместе пожар тушил, голову чуть не сложил там.

— Каин Авелю тоже братом был, — сказал я.

Царь провёл