Механизм времени - Андрей Валентинов

погреба-склепа, накрывший всех — живых, мертвых и умирающих. Когда-нибудь они — грядущие Викторы и Огюсты — победят. На месте баррикады Обри-ле-Буше построят святилище великого Ньютона, с яблоками, висящими на карнизах. Наука станет править миром, просвещение вытеснит мракобесов и негодяев…

Когда-нибудь.

— Ладно, иду.

Далеко идти не пришлось. Возле разбитой витрины, где грудой валялись трупы, в густой тени навеса стонали раненые. Студент-медик в окровавленном переднике подскочил к Шевалье, хотел что‑то спросить, но передумал — молча махнул рукой.

Ищите, мол, сами.

Первый, второй, третий… шестой… Девятый лежал с краю, укрытый под подбородок грязной простыней. На белом, заострившемся лице глупо топорщились пышные бакенбарды. Огюст вздрогнул. Этой встречи он не ждал.

— Александр!

Дрогнули восковые веки. «Эвариста вызвали Александр Дюшатле и его приятель, национальный гвардеец». С шести шагов. Насмерть. Недолго ты прожил, Дюшатле, после дуэли с беззащитным математиком…

— Шевалье? Ты?

Шевельнулись бледные губы. Плеснул болью взгляд.

— Хорошо… успею…

Плыл над мостовой горячий воздух лета. Царило над головами грозное безмолвие. Твердь небес отгораживалась от душ грешников алмазной броней. Внизу, готовясь сойти в преисподнюю, дышал рукотворный ад. Стоны, брань; от соседних кварталов доносились одиночные выстрелы.

— …ты — свидетель. Передай нашим… Глупо умирать от своей пули, да? Думал перейти — не вышло… Национальную гвардию даже не предупредили!.. мы ничего не знали… Огюст! Меня считают убийцей Галуа. Не хочу уходить Каином! Мы поссорились — из-за Стефании дю Мотель. Хлебнули лишку, увлеклись. Не помню, кто кого вызвал первым…

Мертвец рассказывал о мертвеце.

— Наутро опомнился, прибежал к Эваристу. Объяснились, обнялись… Чушь! бред!.. У Стефании жених, учитель, на нас она и не смотрела… Огюст! При нашей ссоре присутствовал еще один человек. Член Общества, дальний родственник Стефании… он сказал, что должен… обязан защитить честь семьи…

Голос превратился в хрип. Простыня сползла вниз, открывая изодранный мундир. Гвардеец Дюшатле, друг Галуа, не желал уходить в вечность — Каином.

— Я узнал… поздно… в ночь перед дуэлью я…

Громыхнул залп — близко, за углом.

— Возьми у меня газету — там статья…

Второй залп.

— …Пеше д’Эрбенвиль…

«Синие» строились. Теперь они были не одни — из переулка подтягивались новые вояки, сине-красные. Мундиры с шитьем, штаны — яркой киноварью. Ровный шаг, холодный блеск штыков — «линейцы».

Армия.

— Конец, — шепнул Делоне, приподнявшись на локте. — Выживешь, Огюст, узнай, кто нас подставил. И насчет Галуа узнай. Мне — не успеть. Нет времени.

Шевалье пожал плечами: у всех нас, дружище, нет времени. Газета со статьей лежала в кармане — «Шаривари», вчерашняя. Он успел лишь скользнуть взглядом по заголовку. «Ужас предместий» — хуже, чем «Сена кишит трупами»!

«…И убийца не раз являлся ей в снах!»

— Александр сказал, что не стрелялся с Эваристом. И назвал имя: Пеше…

— Д’Эрбенвиль, — кивнул Делоне. Вид противника словно добавил умирающему сил. — Я давно к нему присматривался. Аристократ, богач, бретёр — что такому делать в Обществе?

Странно, но именно сейчас, когда до гибели оставалось две сотни шагов и две сотни секунд, Огюст успокоился. Смерть, ради встречи с ним надевшая красивую форму, была не здесь, не в тесном коридоре Обри-ле-Буше, залитом кровью. Между жертвой и палачами выросла стена: каменная? стальная? — хрустальная. В уши ударил звон памятных колокольцев. Стены домов взметнулись погребальными стелами; ангел, знаток алгебры, снизошел к гостю, заблудившемуся среди могил.

Это бедный шевалье

В нашу компанию, к Маржолен,

Это бедный шевалье,

Гей, гей, от самой реки…

Страх остался далеко — среди надгробий Монпарнаса, у разбитой баррикады Сен-Дени. Нет, Огюст не превратился в мудреца. И душевных сил не обрел. Ушибы и ссадины тоже болели по‑прежнему. Но он вдруг понял: Время — с ним, и бояться незачем.

«Снежинка повернулась вокруг оси — и осталась неизменной».

Мысль показалась вполне здравой. Если не суетиться, считая мгновения, — все успеешь. Выжить. Помочь друзьям. Найти убийц. Газета, которую дал ему Дюшатле, — лишь одно из звеньев. Цепь коротка — накрутим ее на руку, осторожно потянем…

Версий три — как и подозреваемых. Первый лежит у стены, исклеванной пулями, под грязной простыней. Прости, Александр! — и прощай. Второй — Пеше д’Эрбенвиль, знатный бретёр. Третий… Мягкая ладонь коснулась плеча, тронула перстами колокольчики. Те ответили веселым перезвоном:

К дочке нашей он спешит,

В нашу компанию, к Маржолен.

К дочке нашей он спешит,

Гей, гей, от самой реки!

Шевалье улыбнулся. Вертись, снежинка! Мы все успеем — и найти убийцу, и покарать заказчика. «Нашего врага зовут Эрстед. Андерс Сандэ Эрстед…» И ты, загадочный Эминент, не спрячешься в электрическом огне. Много вопросов, мало ответов…

Разъясним! — и оформим.

— Сцена готова, — прохрипел Делоне. — Последний акт. Гвозди Иисусовы! Командуй здесь Виктор Гюго…

«Гюго? А что, этот мог бы! С Дюма на пару. Эрнани в Нельской башне».

— …я бы произнес вдохновенную речь о том, как сладко умирать за свободу. И все бы героически погибли — в мучениях, с длинными монологами. Занавес, овация, в зале — аншлаг…

— И двойной гонорар, — согласился Шевалье.

Он помолчал и добавил:

— Сволочи!

Трагическая сцена готовилась принять заскучавших актеров. Улица, мундиры цвета свежих кровоподтеков — две шеренги, острия штыков. Растоптан, лежит флаг — трехцветный с золотом. Переулок налево, переулок направо. Узкие, словно норы. Дальше — еще два. Совсем щели, с трудом разглядишь.

Огюст мысленно признал свою неправоту. Зря он обругал восторженных «романтиков»! Их дело — сказки писать. Для баррикад иные нужны. Простите, граждане сочинители! Со зла сболтнулось.

— Ты видишь… ты видишь, Огюст?!

— Переулки? Да. Ждем атаки, идем в лоб, прорываем строй. Режем и давим всех, кто ближе, — и разбегаемся. Заборы низкие, есть проходные дворы…

Три года назад, накануне Июльского восстания, он, в ту пору ученик Нормальной школы, оббегал весь старый центр — от Ситэ до Монмартра. Изучил до мелочей: дворы, заборы, входы в городскую Клоаку, спуски к реке.

Тогда не пригодилось.

— Знаешь, Виктор, — он понимал, что Делоне останется здесь, на куче хлама, носившей гордое имя «баррикады». Тащить умирающего, идя в рукопашную, не рискнет никто. — Я у Дюма вычитал одну байку. При Старом режиме в тюрьмах было правило: во время побега каждый думает только о себе. Это не эгоизм. Это — единственный способ спастись. Россыпью, во все стороны, не оглядываясь. Галуа, чудак, мне это пытался обосновать математически. Зачем? И так понятно.

— Тра-та-та-та-та! — сказали барабаны.

— В штыки! — ответила баррикада.

3

Квадрат крыльца. Шестнадцать ступеней — черных и красных вперемешку. Мрак-пожар, мрак-пожар — в глазах рябит. Дубовая дверь, молоток на медной цепочке.

Что еще?

Глухие стены. Ряд окон-бойниц — высоко, под крышей. Массивная скамья врезана в толщу камня. Левее — наглухо запертые ворота: завитушки из бронзы, допотопное