Джони, оу-е! Или назад в СССР - Михаил Васильевич Шелест

Платы у меня заготовлены. Паяльником работаю я быстро. Детали будут, сваяю за день. На настройку день уйдёт. Для этого и инструменты нужны, — соврал я.

— Перетащим прямо сегодня в школу, а вечером к тебе.

Он посидел подумал.

— А может на этой машине перевезём? — спросил он меня, с надеждой глядя на затылок водителя.

Тот даже не отреагировал.

— Мысль интересная. Давай сначала выгрузим, а потом спросим товарища водителя, сколько он попросит денег за то, чтобы от одного дома, перевезти к другому комплект барабанов. Я бы, например, мог предложить целый рубль.

Водитель не отреагировал.

Почти молча доехали до моего дома. Каждый думал о своём. Андрюха хотел выскочить на «Энерготехникуме», но я приостановил его взглядом и сказал:

— Если что на обратном пути выскочишь. Вдруг внизу помочь надо будет. Ты вон какой здоровенный. Не всё водителю надрываться!

Андрюха-барабанщик и вправду был рукастый и высокого роста. Учился он, как оказалось, в десятом классе, был старше всех, но вёл себя скромно. После окончания школы поступать собрался в институт искусств на отделение ударных инструментов.

Мы доехали до моего дома, все вместе выгрузили машину, перенеся коробки ко мне домой и тут водитель просто сказал: «Три рубля и я помогаю погрузить и выгрузить». Я сказал: «Годится», и мы за час перевезли ударную установку ко мне домой. Фу-у-у-х! Да-а-а!

Я стоял среди коробок, барабанов и тарелок и даже не раздумывал, с чего начать. Я смотрел на коробку в надписью «Akai — GX-400 D» и просто тяжело дышал. Устал маленько… Потом я сел на деревянный стул с «эргономической» гнутой спинкой и продолжил дышать.

«Акай — ЖэИкс- четыреста Дэ» имелся у меня в домашней коллекции. Слегка переделанный, он меня вполне удовлетворял и радовал глаз. Я поменял стоявшие германиевые транзисторы на другие, перемотал катушку трансформатора на линейном выходе и бархатистый «нажимчик на низах», как говорил мой друг, исчез. Сейчас просто не было транзисторов лучше германиевых, а у них имелся небольшой конфликт с токами и к ним нужно ещё кое-что добавить. Да-а-а… Акай в это время «косячил», как и промышленность в СССР. Почему? Вопрос. Да-а-а…

Но, по моему мнению, этот Акаи был лучшим из Японских в начале семидесятых.

Заводская фирменная лента на коробке была вскрыта, но коробка была заклеена тоже акаевским скотчем.

— Ни хрена себе? Это у них такие требования к отправке брака назад? — подумал я и безжалостно резанул ленту ножом. Лента лопнула со звуком разрезаемого спелого арбуза, и мне моментально захотелось лета. Надоела мне зима. Там, в моём будущем можно было на недельку смотаться в Турцию, или Тайланд. А здесь приходилось ждать конца долгой зимы и ещё более долгого «начала лета». Я вспомнил морось семидесятых годов и вздрогнул. Фу, гадость. Да-а-а…

Бобинник был красив, но не работал от слова «совсем». Я вздохнул, взялся за отвёртку, а через двадцать минут понял, что «умерла, так умерла». Аппарат был скорее мёртв, чем жив. Потыкав в платы щупами тестера и посмотрев на кривые осциллографа, — подаренного Семёнычем, сравнив мнение специалистов диагностов со своим, я пришёл к неутешительному выводу, кто высокая комиссия, скорее всего, права. Пришёл к такому выводу, вздохнул и завинтил винтики взад. Однако в коробку аппарат ставить не стал.

Время до начала репетиции ещё оставалось, и я решил что-нибудь сваять. Я уже взялся за нагревшийся паяльник, когда затрезвонил дверной звонок.

— В суп тебя! — машинально пробормотал я, откладывая паяльник, не уточняя, кого именно в суп: звонок или того, кто так настойчиво трезвонил.

Это оказался Мишка, который с порога, с трудом переводя дыхание, спросил, развязывая замёрзшие шнурки ботинок:

— Ты, что себе аппаратуру фирменную купил?

— С чего ты взял? — спросил я грустно.

— Как с чего. Банан видел, как тебе коробки заносили.

— Не, Мишка, это не аппаратура, а хлам. Поломанное всё. Попросили попробовать починить. Тётя Валя, соседка твоя в радиотоварах работает. Вот она и попросила. Я к ним сегодня за деталями ездил вот и напихали.

Мишка, наконец-то справился со шнурками и сбросив обувь зашлёпал сырыми, наполовину сползшими со ступней, носками по полу.

— Ух ты, — упёрся он взглядом на стоящий на полу бобинник. — Это⁈ И не работает. Не верю. Это же «маде ин джапен».

— Сам ты «маде ин». Не веришь, можешь включить. Вон розетка.

Мишка сунул вилку в розетку, пощёлкал кнопками. Его лицо выражало «трагедию всего еврейского народа», как любила выражаться моя знакомая еврейка и я теперь видел, как это может выглядеть воочию.

— И это всё, — Мишка показал на стоящие у стены коробки. — Не работает?

На его лице проявился ужас.

— Да, Мишка, — кивнул я.

— Но ведь это же «фирма»! — возопил он.

— Ну и что. Они такие же как и мы, Мишка. У них тоже полно распи*дяев. Правда, надо признаться, что к серьёзной работе их допускают не везде.

— Значит, э-э-э, «Акаи» — распи*дяи? — спросил он в рифму и засмеялся.

— Получается так…

Глава 26

— Ты паять хотел? — спросил Мишка, наконец-то увидев на столе сложенные горками детали, плату и дымящий канифолью паяльник. — Ремонтировать будешь?

Я посмотрел на будильник и вздохнул. Я вспомнил, что кроме макарон с котлетой и компота, которые я съел в школьной столовой во время большой перемены, у меня во рту ничего не было.

— Будешь ужинать, — спросил я друга?

— А что у вас?

— Вроде борщ должен быть в холодильнике.

Мишка скривился.

— У меня мать борщ через день варит. Да такой вкусный, что и надоел, а всё равно ешь. А ваш, не… Не буду.

— Ну, извини… Бананив нема…

— О! Ты, как моя бабушка Харитина сказал.

— Это которая у вас в том году жила?

— Ага… В поза том…

— Смешно она у тебя разговаривала.

— Настоящая украинка.

Я, тем временем прошёл на кухню, достал борщ из холодильника и поставил его на конфорку электроплиты «Лысьва». Борщ, кстати, варила не мать, а я сам ещё вчера. Но не будешь же этим заманивать друга за стол. Да и не нужна мне во дворе слава повара… Не хочет, пусть не ест. Борщ я любил и для него мы с матерью наквасили капусты в бочке и сейчас она, стоя на балконе, уже подморозилась