Воронцов. Перезагрузка. Книга 5 - Ник Тарасов

в стремительный поток дел и забот, едва успевал голову повернуть, как уже новый день начинался.

Первым делом занялись повторной перегонкой самогона, который дал нам Иван Филиппович. К этому делу я подошёл со всей серьёзностью — ведь от чистоты спирта зависела жизнь Петьки.

Березовый уголь измельчили до состояния крупной пыли и засыпали в холщовый мешок слоем в три пальца. Митяй держал мешок над большой глиняной миской, а я осторожно лил самогон, стараясь, чтобы жидкость равномерно проходила через слой угля.

— Глядите-ка, Егор Андреевич, — радостно воскликнул Митяй, показывая на струйки, стекающие в миску. — Чище становится, мутный был, а теперь уж почти как вода!

И вправду, фильтрация творила чудеса — самогон из мутного превращался в прозрачную жидкость. После фильтрации мы запустили дистиллятор. В утреннем свете, проникавшем через окошко, капли медленно собирались в стеклянной банке — уже практически чистый спирт.

— Митяй, гляди в оба, — наставлял я его, — пламя не должно быть слишком сильным, а вода в ванночке — всегда холодной. Как нагреется — сразу меняй.

К обеду всё было готово. Спирт получился на удивление чистым. Я передал бутыль Митяю, а к нему прибавил горшочек мёда.

— Езжай к Ивану Филипповичу, — сказал я. — Там отдашь всё это ему. И обязательно расспроси про Петьку — как себя чувствует, пришёл ли в сознание, что Ричард говорит, если тот сможет объяснить, конечно.

Митяй вернулся спустя несколько часов, взмыленный, но довольный.

— Петька пришёл в себя! — выпалил он, едва спрыгнув с лошади. — Слабый, конечно, но в памяти. Разговаривает, хоть и не очень много. Иван Филиппович с Петькиной женой от него не отходят, всё делают, как вы наказывали.

— А что Ричард? — спросил я, помогая Митяю расседлывать коня.

— Англичанин-то? Повязки менял при мне, — продолжил Митяй, разматывая подпругу. — Руки в спирту вымыл, как вы учили, потом осторожно повязку снял. Рана чистая, без гноя. Он остался ещё на день-два понаблюдать, но сказал, что если так дальше пойдёт — жить будет Петька.

Я облегчённо выдохнул. Первый кризис, похоже, миновал. Теперь главное — чтоб заражения не случилось.

Между тем деревенская жизнь шла своим чередом. Несколько раз мне встречался Илюха — глаза у него светились каким-то особенным восторгом, так и норовил поделиться какими-то впечатлениями.

— Егор Андреевич! — поймал он меня наконец, когда я возвращался от лесопилки. — А в бане-то нашей — чудо! Чистый пар так и клубится, когда на камни поливаешь! Народ не нахвалится. А уж когда кваском разбавили воду, как вы наказывали — такой дух пошёл! Хлебный, сытный, аж дышать приятно!

— Ну и славно, — улыбнулся я, глядя на разрумянившееся лицо Ильи. — На здоровье, пользуйтесь.

— Да что там говорить, — продолжал он, не в силах остановиться, — мужики теперь каждый вечер в баню норовят. Говорят, после работы лучше и придумать нельзя. Спят потом как убитые. А бабы тоже довольны — детишек помыть теперь не проблема, всё в тепле, а не в корыте на сквозняке.

— Здорово, что баня всем пришлась по душе, — сказал я. — Только смотрите, чтоб порядок строго соблюдался.

На следующий день с самого утра меня поймал Пётр — явился прямо к дому, когда я только позавтракал. Стоял у калитки, переминаясь с ноги на ногу, явно нетерпеливый.

— Егор Андреевич, — начал он, едва завидев меня, — сани почти готовы! Вот только с полозьями закончить, да обшивку доделать. Не хотите ли взглянуть?

— Конечно, покажи, что там у тебя вышло, — согласился я, накидывая кафтан.

Мы направились к ангару на краю деревни. Распахнув широкие двери, он отошёл в сторону, давая мне возможность оценить его творение.

В полумраке стояли сани — большие, просторные, с высокими бортами. Полозья, изогнутые плавной дугой аж блестели свежим оструганным деревом. Корпус был уже почти готов — крепкий, добротный.

— Вот, Егор Андреевич, — с гордостью произнёс Пётр, любовно поглаживая борт саней. — Как велели, по особому сделал. Не как обычно у нас делают, а с учетом всего, что вы просили.

Он присел у полозьев, указывая на их особую форму:

— Смотрите, какие получились! Загнуты особым образом, чтоб по снегу скользили, как рыба по воде. А тут, — он постучал по нижней части полоза, — полосу железную прибью, чтоб служили дольше и не стирались.

Петька поднялся, обошёл сани кругом, поглядывая на меня, желая увидеть одобрение в моих глазах.

— А насчёт ширины, — сказал он, разводя руки, показывая расстояние между полозьями, — долго думал. Всё голову ломал — как лучше сделать?

Он опустился на колени, чертя пальцем по земляному полу:

— Если слишком широко поставить, то лошадям тянуть тяжелее будет. Сани-то для снега, а не для летних дорог. А если узко — то проваливаться станут в глубокий снег, особенно в сугробах.

Петька встал, отряхнул колени и развёл руками:

— Думал-думал, места себе не находил. Даже сон пропал! Всё мерещилось, как сани то в снегу застревают, то лошади от натуги падают.

Я с трудом сдержал улыбку — так серьёзно Пётр подошёл к делу, так живо всё представлял.

— И что решил? — спросил я, обходя вокруг саней, осматривая их со всех сторон.

— Да так и не решил, — вздохнул Петька, разводя руками. — Потому и пришёл к вам. Думал-гадал, что важнее — чтоб не проваливались или чтоб легче тянуть было?

— Ты давай, не выдумывай и делай пошире, — сказал я ему, наконец. — Лошадей-то планируем тройку запрягать, так что потянуть смогут, не переломятся.

Петька хлопнул себя ладонью по лбу так, что эхо пошло по ангару:

— Ах ты ж, Господи, и как я сам не догадался! — воскликнул он, качая головой. — Тройка-то, конечно, справится, что ей эта ширина? Вы же и говорили что под тройку делать! А я за работой и забыл.

И тут его словно прорвало. Глаза загорелись, руки начали летать в воздухе, показывая то одну деталь, то другую:

Он отбежал к верстаку, хватая какую-то деревянную заготовку:

— А ещё сиденье особое придумал! Не просто лавка, как обычно делают, а с подъёмом таким, — он показал, как будет выглядеть сиденье, — чтоб спина не уставала в дальней дороге. И под ним ящик для вещей, да не простой, а с крышкой на петлях, чтобы в любой момент достать