Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 - Ник Тарасов

жестокость или эксплуатацию. Да, работа была тяжёлой — но она всегда тяжёлая на приисках. Зато условия были человеческими, а плата — справедливой.

Ревизор ещё раз медленно обошёл весь лагерь, заглядывая в углы, проверяя мелочи — чистоту в углах бараков, исправность замков на складах, состояние рабочего инструмента. Всё было в порядке. Идеальном порядке.

Наконец он вернулся ко мне, остановился, скрестив руки на груди. На его лице читалось сложное чувство — смесь недоумения, разочарования (в свой ожидаемый результат) и искреннего уважения.

— Господин Воронов, — произнёс он медленно, подбирая слова. — Я приехал сюда, ожидая найти вопиющие нарушения закона. Жалобы, которые массово поступали на ваше предприятие в губернское правление, описывали это место как настоящий рассадник беззакония, жестокой эксплуатации и преступной деятельности. Но то, что я вижу своими глазами…

Он выдержал театральную паузу, оглядывая лагерь ещё раз.

— Это образцовое хозяйство. Порядок и дисциплина на высочайшем уровне, искренняя забота о благополучии рабочих, передовые технологии. Если бы все золотые прииски в нашей губернии работали так, как ваш, у нас не было бы ни бунтов, ни массовых побегов, ни жалоб от крестьян.

Я позволил себе слабую, скромную улыбку.

— Благодарю за высокую оценку, господин ревизор. Я придерживаюсь одного простого принципа: если ты относишься к людям по-человечески, с уважением и справедливостью, они отвечают тебе преданностью и качественным трудом. Это выгодно не только им, но и мне как хозяину. Довольный работник — продуктивный работник.

Кошкин медленно кивнул, соглашаясь с этой логикой.

— Разумный и, должен признать, редкий подход в наших краях. Большинство владельцев приисков выжимают из людей всё соками, не думая о последствиях. Но тогда у меня возникает закономерный вопрос, господин Воронов: зачем кто-то так упорно и систематически пытается очернить вас в глазах властей? Кто подавал все эти жалобы?

Я выдержал небольшую паузу, делая вид, что обдумываю, стоит ли называть имя, хотя ответ был готов заранее.

— Купец Рябов Гаврила Никитич, — произнёс я спокойно, но твёрдо. — Мой прямой конкурент в этом районе. Он владел всеми соседними приисками, но полностью разорился из-за крайне неумелого, хищнического управления и собственной безудержной жадности. Его люди разбежались, оборудование пришло в негодность, долги перед кредиторами выросли до небес. Теперь он пытается вернуть утраченные позиции единственным доступным ему способом — очерняя меня перед властями и надеясь, что губернское правление закроет моё предприятие как незаконное, а мои участки передадут ему для «восстановления справедливости».

Кошкин заметно нахмурился, его лицо стало жёстче.

— Это крайне серьёзное обвинение, господин Воронов. Вы обвиняете уважаемого купца в злонамеренной клевете с целью незаконного завладения чужим имуществом.

— Я готов представить неопровержимые доказательства своих слов, Фёдор Ильич, — я достал из внутреннего кармана сюртука сложенный лист — одну из жалоб Рябова, копию которой Степан ловко перехватил через подкупленного Аникеева. — Вот копия одной из его многочисленных жалоб. Прошу, изучите внимательно: в ней нет ни единого конкретного, проверяемого факта. Только расплывчатые, голословные обвинения. «Незаконная добыча» — без указания, какой именно закон нарушен. «Жестокая эксплуатация» — без имён пострадавших. «Колдовство и связь с нечистой силой» — последнее особенно показательно, не находите? Рябов не брезгует даже самыми абсурдными суевериями, лишь бы любым способом меня оклеветать и очернить.

Кошкин взял протянутый лист, развернул, пробежал глазами текст, и на его лице отразилось нескрываемое отвращение.

— Колдовство… Связь с дьяволом… — он поморщился, как от неприятного запаха. — Это действительно несерьёзно и недостойно. Подобные средневековые обвинения без малейших доказательств только дискредитируют самого заявителя и подрывают доверие к его словам.

Я внутренне торжествовал, но внешне сохранял спокойствие.

— Именно так, Фёдор Ильич. Но Рябов, к глубокому сожалению, не ограничился только бумажной войной и жалобами. Он пошёл намного дальше, он…

И в этот самый момент, недалеко от лагеря взлетела в небо красная сигнальная ракета, а затем, буквально спустя несколько секунд, раздался выстрел. Далёкий, глухой, откуда-то из южного леса. Потом ещё один. И ещё. Затем — целый залп, словно кто-то разом выпустил дюжину ружей. И крики — дикие, звериные.

Кошкин резко обернулся, побледнел.

— Что это⁈ Что происходит⁈

Я мгновенно выхватил пистолет из-за пояса, рявкнул во весь голос:

— Нападение! Бандиты! Все по боевым местам! Игнат, ревизора немедленно в центральный сруб, где дети! Под надёжную охрану! Быстро, живо!

Игнат материализовался рядом, как призрак, схватил опешившего Кошкина за рукав мундира.

— Ваше благородие, прошу, немедленно следуйте за мной! Здесь смертельно опасно! Вас могут убить!

Кошкин попытался вырваться, возмущённо дёргая рукой.

— Что⁈ Я требую объяснений! Я представитель государственной власти! Я…

— Потом всё объясню! — крикнул я, уже бегущий к вышке. — Сейчас главное — спасите свою жизнь! Это серьёзно!

Игнат, не церемонясь, силой потащил сопротивляющегося ревизора к укреплённому срубу. Жандармы из его свиты и мелкие чиновники, бледные как полотно, испуганно бежали следом, спотыкаясь и оглядываясь на лес, откуда доносилась стрельба.

Я взлетел на вышку, схватил подзорную трубу. Руки тряслись так сильно, что первые несколько секунд я не мог навести её на цель. Глубокий вдох, выдох — и вот я уже смотрю на южную опушку леса.

То, что я увидел, заставило кровь застыть в жилах.

Оттуда, из-за стены деревьев, выползала настоящая человеческая лавина. Человек пятьдесят, может быть, даже больше — в движущейся толпе точный подсчёт был невозможен. Вооружённые до зубов — ружья, пистолеты, сабли, топоры, пики. Некоторые несли факелы, готовясь поджечь наши укрепления. Злые, отчаянные лица, перекошенные яростью и жаждой крови. Они бежали прямо к лагерю, не скрываясь, не таясь, не пытаясь подкрасться. Лобовая атака — грубая, примитивная, но пугающая своей напористостью.

Кто-то стрелял на ходу, не целясь — просто для шума, в сторону лагеря, для запугивания. Кто-то размахивал саблями над головой, блестящие клинки сверкали в лучах солнца. Кто-то орал во всё горло нечленораздельные вопли, звериные, от которых мурашки бежали по коже даже у меня, видевшего многое.

В центре этой орущей, размахивающей оружием толпы ехал на лошади широкоплечий детина в потёртом мундире — наверняка Шмаков. Он яростно махал саблей, подгоняя своих головорезов, как пастух гонит стадо на бойню.

— Вперёд, кровопийцы! — доносился его хриплый рёв. — За мной! Режьте всех!

Банда взревела в ответ, ускоряясь, превращаясь из толпы в звериное стадо.

Они влетели прямо в зону первой засады Волка — казаки спрятались в густом кустарнике по обе стороны тропы, слившись с лесом так, что даже я, зная их позиции, с трудом различал силуэты.

Секунда. Две. Три.

Грохнул залп.

Казачий залп из невидимой засады ударил, как молния с ясного неба. Звук был похож на раскат грома, эхо