Японская война 1904. Книга 6 - Антон Дмитриевич Емельянов

если не корабль, а, например, снаряд? Чтобы знать, где он упал, а потом без потери времени и риска для наблюдателей навести пушку, скорректировав выстрел с точностью до метра?

— Это уж точно фантастика, — Жуковский улыбнулся.

Рябушинский потер лоб: несмотря на дела семьи, он все же ценил науку и порой искренне увлекался теми или иными делами. Тот же Аэродинамический институт — он на самом деле любил свое детище и только в том году потратил на него почти сто тысяч рублей.

— Что ж, я вас отпущу, Николай Егорович, — решил Рябушинский. — Но вам нужно будет передать от меня генералу Макарову несколько предложений. Все-таки некоторые финансовые вопросы даже ему будет лучше доверить профессионалам.

* * *

Татьяна помнила, как вчера при виде сгоревшей машины Вячеслава Григорьевича ее затопило отчаяние. Мир покачнулся, а потом он пришел и взял ее на руки. Не отпускал, пока ее осматривали доктора, и только после этого, проверив пульс и зрачки, отнес к себе. Прямо на кровать! Татьяна почти сразу пришла в себя, но не решилась открыть глаза, продолжая следить за миром из-за прикрытых ресниц.

Вячеслав работал — всего в нескольких метрах! — и тоже иногда бросал на нее взгляды: в такие моменты она закрывала глаза, а один раз… Просто забыла открыть их снова и уснула. Проснулась, когда на часах пробило уже двенадцать. Полностью отдохнувшая, а уж после душа и ванны с горячими камнями, на которых можно было полежать и понежиться, и вовсе окончательно пришла в себя. Вернее, так она думала… Лишь одевшись и позавтракав, Татьяна поняла, что Вячеслав пригласил к себе ее слуг, а вместе с этим пришло и осознание.

Она ночевала в доме у другого мужчины! Не бог весть какое событие для некоторых дамочек даже из высшего света, вот только и в Санкт-Петербурге мало кто мог позволить себе делать это столь открыто. И что дальше? Сомнения и страхи начали накатывать с новой силой, но вместо этого Татьяна снова вспомнила, как ее несли на руках. Как прижимали к груди… Ей никогда не говорили, что любят, но иногда ведь поступки стоят гораздо больше слов?

В этот самый момент дверь открылась, и в комнату заглянул Макаров. У него был немного уставший вид: скорее всего, он тоже всю ночь и все утро думал, как же им быть дальше. И вот сейчас опять наверняка скажет свое классическое — после войны… Ему дали звание броневого генерала, но в армии его уже давно называют стальным. Стальной генерал, который не знает страха, не ведает сомнений, который просто не может позволить себе любить…

— Татьяна… — начал было Макаров.

Девушка не дала ему закончить: быстро вскочив со своего места, она подлетела к генералу и обхватила его шею. Он даже попытался дернуться, остановить ее руки, но не смог. А она несколько секунд смотрела ему прямо в глаза, а потом, словно прыгая в пропасть, прижалась еще ближе. Грудью, чтобы ощутить, как бьется сердце. Губами, чтобы почувствовать его вкус.

Секунда, и он ответил. Татьяна на мгновение отстранилась, чтобы насладиться своей победой — на лице стального генерала застыла растерянность. Она сделала то, чего не удавалось сотням тысяч японцев! Удивила его! Еще секунда… Татьяна снова прижалась к губам Славы, и только на этом она не собиралась останавливаться.

* * *

В обед решил забежать домой. Хотел убедиться, что с княжной все в порядке, а еще подумал, что с учетом местных нравов она может обеспокоиться, что ночевала в чужом доме. Надо было еще вчера сообразить, но увидел, как она побледнела, потеряла сознание и… Совесть просто не позволила оставить ее одну в больнице.

В голове уже выстроился четкий план, как можно будет наладить наши отношения. Вернуть их на круги своя. Я открыл дверь и собирался поблагодарить Татьяну за ее помощь с поимкой убийц, а она просто подошла и поцеловала меня. Все слова пропали… Вместо них остался выбор: принять все, как есть, и столкнуться с последствиями со стороны света и других Гагариных или же остановить девушку. И потерять ее.

Я не юнец, который теряет разум от любви, но отказываться от Татьяны я точно не собирался. Губы разжались, отвечая на поцелуй, а потом я снова подхватил ее на руки. Если уж мы начали совершать глупости, то, черт побери, это нужно делать основательно и со всей ответственностью.

* * *

Татьяна не любила об этом вспоминать, но у нее уже был опыт с мужчинами. Ранняя влюбленность и сволочь, которой были нужны только деньги ее семьи. Хорошо, что тогда она смогла остановиться. Потому что сейчас то, как ее любил Слава, было совершенно другое. Нежность, ласка, сила — он любил каждый сантиметр ее тела, а она отвечала ему тем же, забыв о всяком стеснении, и это было прекрасно.

Но, как это бывает даже после самого изысканного вина, потом наступает похмелье. После всего, что было, Татьяна снова уснула, а когда проснулась, в кровати была только она и миллионы самых ужасных мыслей. Честь и последствия — она думала, что это будет важно, но, как оказалось, ей было на них плевать. А вот что ее на самом деле зацепило: она поняла, что испугалась… Испугалась, что Вячеслав Григорьевич сломается.

Что, если теперь он, влюбившись, перестанет быть собой? Раньше дело всегда было для него на первом месте, и эта увлеченность, эта его сила в том числе и привлекали ее. А если теперь он станет одним из тех обычных аристократов, которыми набиты половина салонов в столице? Ловить взгляды, дарить цветы, не дай бог еще и стихи писать… Нет, это все было не так и плохо, но Татьяна не раз видела в госпитале разницу между теми, кто посвящает всего себя работе, и теми, кто спешит домой. Если генерал изменится, то он ведь и проигрывать на поле боя может начать.

Из-за нее! Может, тогда будет правильнее самой все закончить? Ради Родины, чтобы точно ничего не поменялось… Или она просто боится? Татьяна спустилась с кровати и, тихо ступая босыми ногами по крашеным рыжим доскам, вышла в общий зал. Дальше по коридору раздавались глухие шлепки. Девушка медленно, стараясь не издавать ни звука, пошла в ту сторону.

Еще одна комната, которая утром была закрыта. Она подошла к двери очень тихо, но ее все равно заметили. Нет, генерал даже не повернулся к ней. Он, как и до этого,