Целитель. Назад в СССР - Михаил Васильевич Шелест

неплохо. Пеньков всё равно проник в подъезд и ломился в вашу дверь. Но это уже после того, как он проникнул в управление и пронёсся, как ветер по кабинетам первого этажа, переворачивая столы и стулья.

— Как же он ушёл? — удивился я. — А охранники?

— Он отключил обоих чем-то вроде электрошокера и выпрыгнул из окна женского туалета второго этажа, а там, по сути, третий этаж… высота приличная.

— Ничего себе «приличная»! У нас потолки четыре метра.

— Там травяной откос. Ушёл, короче.

— Хрена себе, «ушёл»!

— В тот же день его и взяли в вашем подъезде. Специально позволили зайти вместе с жильцом.

— Где он сейчас?

— На Шепеткова. В Изоляторе. Буйствовал неделю как. Сейчас успокоился. Уже неделю… Но находится в изоляторе.

— Это хорошо, что в изоляторе.

— Кхм! При задержании пришлось применить электропарализаторы. Он покалечил двоих спецов. Тяжкие телесные. Двум спецам.

— Он сильный, как слон и быстрый, как пантера.

— И он швыряется электрическими шарами, — тихо проговорил Григорьев. — От которых у тренированных парней останавливается сердце. Всего в задержании участвовало восемь человек. Дошло до твоего Пенькова двое. Остальные или лежали в отключке, или реанимировали их. Говорят, что у этого монстра электрический заряд кончился.

— О, как! Электрический заряд? Батарейка, что ли разрядилась? Аккумулятор?

Я позволял себе шутить с Григорьевым, якобы не веря в то, что он говорит, а самого изрядно подёргивало.

— Не знаю, что там у него разрядилось, — буркнул Григорьев, — но своим спецам я верю. У них и следы на груди, как от удара электротоком.

* * *

— Думаешь, поймал меня⁈ — спокойно проговорил Коля, как обычно, улыбаясь. — Всё равно меня выпустят. Сейчас время другое. Гуманное.

— Разве я тебя ловил? — спросил я его, пытаясь разглядеть его тонкие тела.

— Ловил-ловил. На любовь ловил. Но я — не человек, меня на пустой крючок не поймаешь. Любовь, это для меня пустой звук.

— А что для тебя не «пустой звук»? — просто спросил я.

— Ха! Хитрец! Хочешь узнать, на что меня можно поймать? Так не обольщайся! Не поймаешь ты меня ни на что! Но получить моё покровительство можно, обменяв его на жертву. На человеческую жертву.

— Фу, млять, какая пошлость! — подумал я, продолжая «ковыряться» в оболочках Пенькова. — Псих-псих, а туда же… Мессия, ска! Да, что ж такое⁈ Не могу пробиться дальше его нейросети!

Коля посмотрел на меня с интересом.

— Попытка не пытка, правда, товарищ Берия? Сказал товарищ Сталин. Так, что ли в анекдоте? Не получается?

Я посмотрел ему в глаза. Он сидел, пристёгнутый ремнями к креслу.

— Что не получается?

— Поковыряться во мне не получается? И не получится. Всегда ты во мне ковырялся. И когда вместе работали в комитете ВЛКСМ. Думаешь, я не чувствовал? Я всё чувствовал. Ты тогда был силён, а я слабый. Но сейчас я сильнее тебя. Потому, что я много медитировал. Я очень много медитировал! Чакры раскручивал! Чуть не ослеп. Из глаз и из ушей кровь шла. Горлом кровь шла. Но я поборол себя. И сейчас я сильнее тебя.

— Если бы я хотел в тебе что-то сломать, я бы сломал. Но нет. Нет у меня такого желания.

— Это пока. Скоро ты захочешь меня убить и это и будет та жертва, за которую я прощу тебя.

— Хм… Коля, ты болен! — я вздохнул. — Не хочу и не буду я тебя убивать. Ты — мой друг.

— Никогда мы не были друзьями, — вдруг ощерился он. — Ты всегда считал себя выше меня и даже говорил со мной свысока. Мастер каратэ! Да, я лучше тебя! И лечу я лучше тебя!

Пеньков побагровел. А я так и не мог пробраться сквозь его нейросеть. Она словно настоящая сеть предотвращала мои попытки проникновения «глубже».

— Зачем я должен убивать кого-то? Зачем это тебе?

— Это докажет, что ты действительно мне друг. И что ты готов идти вместе со мной. Зря ты тогда отказался, когда я тебя звал.

— Когда это ты меня звал? — удивился я. — И куда?

— Как куда? Со мной. Я же миссия. Помнишь, я говорил, что я — Иисус Христос.

Внутри меня похолодело и сердце сделало «тык-дык-дык», вместо «тык-дык».

— Не помню, что-то. Когда это было?

— Ой, да, ладно крутить со мной! Всё ты прекрасно понимаешь и помнишь.

— Что я понимаю? — продолжал я играть «дурака», а у самого два ли не зубы застучали друг о дружку.

— Что я везде! — вдруг рыкнул Коля словно, млять, «терминатор». Он вдруг потянул руки друг к дружке. Вены на его руках набухли неимоверно. Потом он чуть дёрнул руками и кожаные ремни лопнули.

— Меня бы и цепи не удержали, — сказал он и поднялся с кресла-каталки.

Ноги у него не были привязаны и он шагнул ко мне. Я не отступил. Он шагнул ещё. Я стоял. Между нами оставалось метра полтора.

— Смелый, да? — спросил он продолжая улыбаться, но прищурившись — он, вообще-то. Был близорук, но скрывал близорукость такой «ленинским прищуром». — Не веришь в мою силу?

— Верю, как не поверить, если собственными глазами видишь?

Коля посмотрел на свисающие с рук обрывки ремней и скривился.

— Это ерунда. Смотри, что я умею.

Он сделал рукой движение, словно он что-то подбрасывает на ладони и с неё сорвался и завис в воздухе плазмоид.

— Что молчишь? Видишь, что я могу?

— Что я должен видеть?

Коля удивился.

— Как, это что? Вот! Шарик видишь⁈ — повысил голос Пеньков, продолжая делать движения, словно он подбрасывает на ладони мяч. Плазмоид послушно подлетал и опускался в его ладонь.

— Шарик? У тебя в руке? — спросил я.

— Да.

— Не вижу. Откуда ему там быть?

Коля посмотрел на меня не понимающе.

— Ты прикалываешься? — спросил он. — Вот шар.

Он ткнул в шар указательным пальцем другой руки и тот втянулся в него.

— Чёрт! — сказал он и тут я ударил.

Я хотел сначала долгое время с ним играть в «почемучку», но быстро понял, что это не продуктивно. Коля шарахнет плазмоидом по чему-нибудь более материальному, чем я, и поймёт, что я с ним «валяю дурака». Да-а-а… Николая Ивановича Пенькова