Воронцов. Перезагрузка - Ник Тарасов

вышли на улицу, где уже зажглись первые звёзды. Воздух стал прохладным, но приятным — день жарким выдался, а теперь легче дышать стало. В стороне, за сараем, я скинул рубаху, и Машка, хихикая, поливала мне тёплой водой из ковша.

— Ой, не брызгай так! — смеялась она.

Я фыркал от удовольствия, как кот под дождём, а она подкалывала:

— Ой, Егорка, моешься ты, а мокрая буду я — с головы до ног!

И тут меня осенила мысль.

— Маш, а ты не знаешь — баня в деревне есть у кого-то?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Завтра спрошу у Прасковьи, она то точно знает.

— Спроси, спроси, а то если нету, так первым делом поставить надо, — хмыкнул я.

А сам подумал: «Ох, и планов-то у меня! Когда всё делать, не знаю. Мельница, баня, торговля… Да ещё и хозяйство наладить надо.»

— Ладно, разберёмся, — сказал вслух, вытираясь грубым полотенцем.

Вернулись в избу, и ночь накрыла нас, как одеяло. Машка задвинула дверь на засов, погасила лучину. Только отблески от печи играли на стенах, создавая уютный полумрак.

Машка, огонь и шёлк… Мы тонули друг в друге так яростно, будто завтра могло не наступить. Её вздохи, шёпот — было видно, что она поднималась на небо, волна за волной. А я смотрел, как её глаза сияют, как звёзды, и думал: «Боже, как же мне хорошо с ней!»

Она цеплялась за меня, и её пальцы скользили по спине, оставляя огненные дорожки. Я целовал её шею, плечи, ловя каждый её стон, как музыку. Время остановилось — была только она, только мы, только этот момент счастья.

Мы любили друг друга, пока горизонт не начал багроветь. И уснули, сплетённые в одно целое.

Утром Машка сонная прижалась ко мне и шептала:

— Нет, не я ведьма, Егорушка, это ты колдун. Ну не бывает так…

Я расхохотался, поцеловал её в макушку.

— Бывает, солнце. Сама же видишь, что бывает.

Она улыбнулась, потянулась сладко, как кошка на солнышке.

— А я думала, что такое только в сказках случается…

— Значит, мы с тобой в сказке и живём, — подмигнул я.

Перекусили на скорую руку — хлеб с молоком, что Машка ещё вчера приготовила.

Я крикнул в окно:

— Митяй, иди к Илюхе, пора народ собирать!

И буквально через десять минут двор гудел, как улей. Крестьяне толпились под яблоней, где Пётр с Ильёй уже тащили лавки, а кто-то просто сел на траву. Мужики переговаривались, строили догадки — о чём, мол, барин говорить будет?

Я вышел на крыльцо, оглядел собравшихся. Лица серьёзные, внимательные. Чувствовалось — ждут перемен, готовы к новому.

Я уселся во главе стола, потемневшего от времени и покрытого неглубокими зарубками. Рядом пристроились Пётр, Илья, Степан и Фома. Последний явился с такой ухмылкой, будто уже пол Тулы скупил и в кармане звенели золотые червонцы.

Мужики расселись кто на лавке, кто просто прислонился к стене. Аксинья рядом с Прасковьей — стояли поодаль в сторонке, но слушали во все уши, изредка перешёптываясь и бросая любопытные взгляды.

Я начал, медленно оглядев всех собравшихся:

— Ну что, дамы и господа?

Увидев недоумённые лица — видно, не совсем понимают мою городскую манеру говорить — чуть-чуть прокашлялся и добавил проще:

— Давайте в общем, колитесь, сколько у нас земель под пахотой, что сеем, что собираем тоже. Я не в курсе, что у вас есть, чем живёте. Знаю лишь, что Игнат, зараза, всё зажимал да не давал вам жить нормально. Предупреждаю сразу. Нужна правда, без утайки — узнаю, что утаиваете и обмануть хотите — пеняйте на себя. А чтоб понимали — по осени оброк с вас брать не буду, и так от старосты бывшего пострадали. Сам уплачу. Так что, я с вами по честному и от вас того же требую.

Степан почесал седую бороду, сплюнул в сторону и заговорил обстоятельно:

— Земли, значится, Егор Андреевич, десятин двадцать, а может, и тридцать будет. Поля есть у Быстрянки — рожь, овёс да ячмень растут. В этом году посевов мало вышло…

Он помолчал, глянул исподлобья на других мужиков, те понимающе кивнули.

— Игнат зерно зажал. На ярмарку сплавлял, сука такая. Ржи всего-то три десятка десятин засеяли, овса два, ячменя одну, может, полторы.

Прохор подался вперёд, добавил с горечью:

— В прошлом году собрали, миром считая: десять мер ржи, пять овса да три ячменя. Мало, барин, совсем мало.

Степан тяжело вздохнул:

— С учётом того, что в этом году засеяли, на зиму точно не хватит. Голодать будем.

Я нахмурился, быстро прикинув в уме: десять мер ржи на всю Уваровку — да это ж впроголодь жить всей деревней. Хлеба на такой урожай от силы до Рождества хватит.

Степан, тяжело пыхтя, добавил с нескрываемой злостью:

— Игнат, сукин сын, семенное зерно в Тулу таскал бочками. Мы просили — дай нам на посев, хоть немного, а он не дал. Вот и сеяли, что после его воровства осталось.

— Понятно, — кивнул я, чувствуя, как закипает внутри справедливый гнев. — Значит, так, Степан, Фома, вам поручаю сейчас за посевами следить. Что когда делать — вы уж простите, но лучше меня знаете. Я ни разу не агроном, в земледелии не смыслю.

Встаю, начинаю расхаживать перед столом:

— А зерна докупим. Раз Игнат всё разворовал, тебе, Фома, скоро придётся в Тулу сходить. Дам подробный список, что нужно прикупить. Нам для дела надо, вот и приценишься заодно, прикупишь.

Фома выпрямился, глаза заблестели:

— Найду там, где рожь взять да овёс. Заодно и привезу одной ходкой немного на пробу.

— А тебе, Степан, с мужиками поля готовить. Так, чтобы к зиме вскопать все. Да на следующую весну всё было готово к полноценным посевам.

Степан понимающе кивнул:

— А Фома прикупит столько, сколько понадобится, чтобы нормально перезимовать, а не впроголодь жить.

— Купим, не переживайте. Лишь бы деньги были.

— Сделаем всё, барин, не переживай, — твёрдо кивнул Степан.

Фома же добавил с усмешкой:

— Егор Андреевич, всё, что скажете, куплю в Туле. И зерно, и…

Он ухмыльнулся пошире и добавил:

— … и сено, а то корова Игната мычать будет с голодухи!

Мужики дружно заржали — видать, зашла шутка. Вспомнили как Игнат про корову свою брехал. Я махнул рукой:

— Ладно, орлы, давайте за дело! Но сено покупать не надо.