Княжна Разумовская. Спасти Императора - Виктория Богачева

и внимательно посмотрела на впавшую в задумчивость Елизавету.

— Его служба и без того висит на волоске… Ой, — она совсем неаристократично всплеснула руками и зажала рот обеими ладонями, испуганно посмотрев на меня, словно кролик на удава. — Варвара, будьте душечкой, не рассказывайте брату, что я проговорилась! Георгий строго-настрого велел молчать.

— Не расскажу, если вы скажете, о чем именно Их сиятельство велел молчать, — я на нее посмотрела, и княжна заерзала в кресле, безжалостно сминая подол светлого платья.

— Ох, — она страдальчески вздохнула, и на хорошеньком лице появились морщины. — Только обещайте, что не станете сердиться! — она требовательно подняла указательный палец.

— Обещаю, — отозвалась я, ничего толком не понимая.

— Ваше поспешное венчание, — Елизавета замялась и принялась нервно гладить подлокотник кресла, обтянутый бархатом. — Я подслушала, как они бранились с Мишелем. Многие посчитали это предательством.

— Предательством?.. — переспросила я, с трудом разлепив губы.

Я опасалась, что поползут слухи о нашей внебрачной связи и о ребенке. Но все оказалось куда хуже.

— Ну, — протянула Елизавета и смущённо отвела взгляд. — Вся Москва обсуждает, как вас постоянно вызывали на допросы... и вашу тетушку не принял Государь, заставив прождать в коридоре столько времени... Дыма без огня ведь не бывает, так все говорят. Ох, и ваш бедный брат Серж. Он ведь во всем тоже замешан, а вы были так близки... Может, неспроста вас допрашивают.

Глава 37

Словно услышав каким-то чудом жалобы сестры на скуку, Георгий в тот вечер вернулся в особняк ровно к ужину. И успел переодеться прежде, чем спуститься в столовую.

За столом мы сидели в тишине. Разговор с Елизаветой оставил гнетущее послевкусие. Я размышляла над ее словами: дыма без огня не бывает.

Слухи, которые расползлись по городу, словно заразная болезнь, нельзя было остановить ни нашим венчанием, ни покровительством князя. Он и сам рисковал, когда решил ускорить наш брак. Но косвенно был и во всем повинен, ведь первый приказ, который дал толчок сплетням и домыслам, был подписан его рукой.

А теперь он впал в немилость, женившись на мне.

Но и от моей помощи накануне почему-то никто не отказался. Ни граф Меренберг, ни обер-полицмейстер... Мне, очевидно, не доверяли. Но без каких-либо возражений согласились, чтобы я встретилась и выслушала требования тех, кто похитил моего отца.

— Вы тоже считаете, что я все же состою в сговоре с братом?

После мрачного и тоскливого ужина князь позвал меня в малую гостиную: обговорить подробности того, что предстояло завтра.

И я задала вопрос, который мучал меня половину дня, едва за дворецким закрылась дверь, и мы остались наедине.

Георгий сбился с шага, когда я заговорила, и повернулся ко мне.

— Что значит «тоже»? Кто еще так считает?

— Я спросила про вас, — я упрямо вскинула подбородок.

— Естественно, что я так не считаю, — он спокойно пожал плечами и повел рукой, указав на кресло напротив камина, в котором уютно потрескивали поленья.

— Но многие считают.

Он промолчал, и я восприняла это как подтверждение моих слов. Я прошла и опустилась в кресло с высокой спинкой и прикипела взглядом к огню. Он успокаивал.

— Почему тогда они так обрадовались, когда я дала согласие на завтрашнее... дело? Если мне никто не доверяет? — я повернула голову и чуть приподняла ее, чтобы посмотреть на князя, который остановился сбоку от моего кресла, не спеша садиться.

— Им нужна приманка, — он тяжело сглотнул и отвел от меня взгляд. Его кадык дернулся, словно в горле застрял ком. Я не могла перестать смотреть на его шею и хмуро поджатые губы.

Пришлось ущипнуть себя за запястье, чтобы, наконец, отвлечься.

— Им нужна приманка, и завтра вы будете идеальной, — безжалостно закончил он.

Мне захотелось спрятать в ладонях покрасневшие щеки.

— Я думала, что смогу помочь. Думала, что, напрочь, если я стану помогать, если я сделаю, что просят... — голос упал до шепота, и я замолчала, когда почувствовала, что глаза налились слезами.

Я не хотела плакать, просто обида оказалась слишком велика. Детская, глупая обида.

— Не корите себя, Варвара, — голос князя раздался совсем близко, и от неожиданности я вжалась в мягкую обивку спинки.

Георгий опустился на одно колено рядом с креслом и смотрел теперь на меня снизу вверх. Мое дыхание сбилось, когда я заглянула ему в глаза, и я почувствовала, как из солнечного сплетения по груди, ключицам и шее расползлась волна сладкого, томительного жара.

— В шахматах есть такая ситуация: цугцванг. Любой шаг только бы ухудшил ваше положение.

Он скривил губы. Я смотрела на него, не отрываясь, и любовалась отсветами пламени на правой стороне его лица. Другая была скрыта в тени. Огонь внутри меня делался все сильнее. Мне захотелось прикоснуться к нему. Провести пальцами по подбородку, по широким скулам, по твердым губам...

Затаив дыхание, я проглотила вязкую слюну. Низ живота потяжелел. Приятно, сладко потяжелел. Было так тихо. Треск поленьев казался оглушающим. Медленно и осторожно, словно шагала по минному полю, я протянула руку и накрыла ладонью его щеку, ощутив легкое покалывание щетины.

Князь Хованский мучительно прикрыл глаза, по его лицу пробежала тень, словно ему было больно.

Он резко подался назад, и моя ладонь скользнула по его коже. Я прикусила губу, чтобы скрыть разочарованный, уязвленный вздох. Мне показалось, или в самую последнюю секунду его губы едва ощутимо коснулись моих пальцев?..

Георгий встал, разгладил сюртук и повернулся ко мне спиной, уставившись в камин.

— Нам нужно обговорить детали завтрашней засады, — сказал он бесконечно глухим голосом, словно нас разделяло не несколько сантиметров, а десятки метров.

— Конечно, — в горле запершило, и я откашлялась, чтобы нормально заговорить. — Давайте обсудим детали засады, Ваше сиятельство.

Я вскинула подбородок и скрестила на груди руки, выпрямившись в кресле до предела: даже поясницу заломило от боли.

Князь обреченно покачал головой. Его повисшие вдоль тела руки сжались в кулаки.

— Варвара... — донесся до меня его тихий шепот. — Мне не нужна ваша жалость.

— Жалость? — я взвилась на ноги, словно натянутая пружина, которую, наконец, отпустили. — Жалость?! — переспросила я, задохнувшись от шока и гнева.

Георгий сохранял хладнокровие. Ему было не привыкать, а у меня в груди клокотала жгучая смесь обиды, возмущения и горького разочарования, которое бывает, когда у человека отбирают что-то, что он